На третье или четвертое утро он проснулся очень рано. Заря над рекой только занималась, небо стало сначала красным, потом оранжевым, а под конец буроватым. В грязи, позвякивая колокольчиками, плескалось семейство буйволов. Посреди реки три сампана собирались тащить длинную, хитроумной формы, донную сеть. Джерри услышал свист, сеть взметнулась вверх и, зашелестев, как град, упала в воду. По реке пошла рябь.
«И все-таки я здесь не потому, что у меня нет будущего», – сказал он себе, – а потому, что у меня нет настоящего. Дом – это место, куда человек идет после того, как сбежит изо всех домов, – подумал он, – значит, я должен идти к Лиззи. Вопрос спорный. Отложим на потом. А сейчас пора завтракать».
Сидя на тиковом балконе и уплетая яичницу с рисом, Джерри вспоминал, как Джордж впервые сообщил ему новость о Хейдоне. Стоял дождливый день, они сидели в баре «Эль Вино» на Флит-стрит. Джерри никогда не умел ненавидеть кого-нибудь слишком долго, и после того, как прошло первое потрясение, сказать было больше нечего. «Что ж, нет смысла ударяться в запой и рыдать на плече, правда, дружище? Нельзя же оставлять корабль на съедение крысам. Солдат должен оставаться в строю, тут ничего не попишешь». Смайли согласился. Да, ничего не попишешь, солдат должен оставаться в строю и благодарить судьбу за то, что она дала возможность платить по счетам. Джерри находил даже странное утешение в том, что Билл был одним из их команды. Он никогда всерьез не сомневался, что его страна находится в состоянии необратимого упадка, как и в том, что во всех неприятностях виноват его собственный класс.
«Мы сотворили Билла, – утверждал Уэстерби, – так что будет справедливо, если мы и примем на себя главный удар его предательства. То есть заплатим по счетам. Расплатимся». Именно об этом и говорил старина Джордж.
Он опять бродил у реки, дышал теплым воздухом свободы и заставлял камушки прыгать по воде.
Лиззи, думал он. Лиззи Уэрдингтон, норовистая лошадка из пригорода. Лучшая ученица и боксерская груша Рикардо. Старшая сестра, источник жизненных сил и недосягаемая любовница Чарли Маршалла. Птичка в клетке Дрейка Ко. Для меня – партнерша за ужином на целых четыре часа.
А для Сэма Коллинза – еще раз спрашиваю, кем она была для него? Для мистера Меллона, «скользкого британского торговца», как его называл Чарли, восемнадцать месяцев назад она была курьером по доставке героина в Гонконг. Но и это не все. Где-то на полпути Сэм чуть-чуть приподнял перед ней завесу и намекнул, что она работает для королевы и для страны. Лиззи тотчас же поделилась этой радостной новостью с кружком своих восхищенных друзей. Сэм пришел в ярость и отшвырнул ее, как горячий кирпич. Итак, Сэм сделал из нее козла отпущения. Дрессировал на роль подсадной утки, Эта мысль доставила Джерри немало удовольствия, потому что Сэм имел репутацию шпиона высшего класса, а Лиззи Уэрдингтон могла бы блистать в Саррате как классический пример женщины, которую ни за что на свете не следует вербовать.
Куда менее забавен вопрос о том, кем она является для Сэма сейчас. Почему он крадется за ней по пятам, как убийца, подкарауливающий жертву, и улыбается своей мрачной застывшей улыбкой? Этот вопрос очень тревожил Джерри. Грубо говоря, он был им просто одержим. Ему совсем не хотелось видеть, как Лиззи неожиданно исчезнет еще раз. Если она и переместится куда-то из постели Ко, так только в постель Джерри. С некоторых пор – собственно говоря, с того дня, как он впервые увидел ее, – он то и дело ловил себя на мысли о том, как полезен был бы для Лиззи бодрящий тасканский воздух. И так как он не знал, как и почему Сэм Коллинз очутился в Гонконге, не знал, какие намерения, по большому счету, питают в Цирке относительно Дрейка Ко, он не мог отделаться от подозрения, что если сейчас он уедет в Лондон и не увезет отсюда Лиззи на белом коне, то она останется сидеть на большой-пребольшой бомбе. Эта мысль не давала ему покоя.
Такого он допустить не мог. В другое время он бы наплевал на Лиззи с ее бомбой, как в свое время наплевал на множество других проблем. В другое время, но не сейчас. На этот раз, наконец понял он, музыку заказывают Кузены, и, хоть у Джерри и не было с ними особых разногласий, их вмешательство сильно усложняло обстановку. Так что нельзя рассчитывать даже на те слабые проявления гуманности, какие он замечал у Джорджа.
Кроме того, Лиззи ему нравилась. Очень нравилась. Его чувство было совершенно определенным, без малейших двусмысленностей. Он стремился к ней открыто и без прикрас. Она была неудачницей, именно такой, какие ему нравились, и он ее любил. Он долго размышлял над этим, установил себе границы дозволенного, несколько дней взвешивал все «за» и «против». Решение его было окончательным и бесповоротным. Он немного побаивался, но остался очень доволен.
«Джеральд Уэстерби, – сказал он себе. – Ты присутствовал при собственном рождении. Присутствовал на нескольких своих свадьбах, на некоторых из разводов и, несомненно, окажешься у себя на похоронах. Давно пора, по зрелом размышлении, поприсутствовать и на некоторых решающих событиях собственной жизни».
Он сел в автобус, проехал несколько километров вверх по реке, прошел немного пешком, потом долго путешествовал на велорикшах, сидел в барах, пару раз переспал с девушками, но думал только о Лиззи. Он остановился на постоялом дворе, битком набитом ребятишками, и, проснувшись однажды утром, обнаружил, что двое этих сорванцов сидят у него на кровати и, удивленно хихикая, рассматривают, какие у фаранга длинные ноги и как забавно они свисают с конца кровати. Может быть, остаться здесь, подумал Джерри. Но тут же понял, что валяет дурака, потому что уяснил: он должен вернуться и задать ей один-единственный вопрос. Он должен его задать, даже если в ответ она сморозит какую-нибудь чушь. Джерри запускал с балкона бумажные самолетики для детей; глядя, как они уплывают вдаль, мальчишки хлопали в ладоши и смеялись.
Он нашел лодочника и с наступлением вечера, не утруждая себя иммиграционными формальностями, переправился во Вьентьян. На следующее утро, также без особых формальностей, он хитростью пробрался на борт не обозначенного в расписании «ДС-8» компании «Ройал Эйр Лао» и днем поднялся в воздух. Сжимая восхитительно теплую бутылку виски, он весело болтал с двумя приветливыми торговцами опиумом.
Когда они приземлились, стояла темнота, хлестал дождь, окна аэропортовского автобуса почернели от грязи. Джерри ничего не имел против. Впервые в жизни, прибывая в Гонконг, он чувствовал себя так, словно возвращается домой.
Тем не менее в аэропорту Джерри вел себя очень осмотрительно. Никаких фанфар, сказал он себе. Несколько дней отдыха сотворили чудеса с его разумом. Хорошенько осмотревшись, он вместо стойки иммиграционного контроля направился в мужскую комнату и подождал там, пока не появился японский самолет, полный туристов; он затесался среди них и спросил, не говорит ли кто-нибудь по-английски. Выбрав четверых добровольцев, он показал им свое гонконгское удостоверение работника прессы и, пока они, выстроившись в очередь, ждали паспортного контроля, засыпал их вопросами о том, кто они такие, почему приехали сюда, чем и с кем собираются заняться. Бешено строча в блокноте, он перешел к следующей четверке и так продвигался все дальше и дальше. За этим занятием он дождался, пока сменится дежурный наряд полиции. В четыре часа полицейские сменились, и он сразу направился к двери с надписью «Вход воспрещен», которую приметил заранее. Он долго барабанил в нее, пока ему не открыли, и шагнул внутрь.
– Куда вы прете, черт бы вас побрал? – заорал разъяренный полицейский инспектор – шотландец.
– Домой, приятель, к себе в газету. Немножко полить грязью наших милых гостей из Японии.
Он показал журналистское удостоверение.
– Так идите через ворота, черт возьми, как все остальные.
– Не валяйте дурака. Я не взял паспорта. Поэтому ваш достославный коллега и впустил меня сюда этим путем.
Через пять минут благодаря своей массивной фигуре, зычному голосу, внушительной британской внешности и обаятельной улыбке он сумел отвоевать себе место в автобусе, идущем в город. Приблизившись к своему многоэтажному дому, он помедлил, но не заметил ничего подозрительного. Однако Китай есть Китай, здесь ничего нельзя сказать наверняка. В лифте, как всегда, было пусто. Поднимаясь, он напевал любимую песенку Ганса, Призывающего Смерть, и предвкушал, как погрузится в горячую ванну и переоденется. У двери в свою квартиру он на мгновение встревожился, заметив, что небольшие клинышки, которые он засунул в щель между дверью и косяком, валяются на полу, но потом с запозданием вспомнил о Люке и улыбнулся: вот они и встретятся. Он отпер укрепленную дверь и сразу же услышал внутри тихое монотонное жужжание. Может быть, это кондиционер, но только нe кондиционер Призывающего Смерть, тот слишком маломощен, от него никакого толку. Чертов придурок Люк оставил граммофон включенным, подумал он, и тот вот-вот взорвется. Потом ему пришла в голову другая мысль: Я к нему несправедлив, это просто холодильник.