– Могу сказать тебе, что даму, внушившую Гейне такую любовь, звали Матильда Эрвин, – Смайли вернулся к прерванному разговору, и улыбка Джерри превратилась в неловкий смешок. – Да, должен признать, по-немецки оно звучит несколько приятнее. Кстати, как книга? Мне очень не хотелось, чтобы мы спугнули твою музу. Я бы себе этого не простил, можешь быть уверен.
– Никаких проблем, – ответил Джерри.
– Что, закончил?
– Да нет, не совсем. Ты же знаешь, как это бывает. Они замолчали, и какое-то время был слышен только стук пишущих машинок в комнате «мамаш» да шум уличного движения.
– Ну, тогда мы постараемся создать для тебя все условия, когда все будет позади, – сказал Смайли. – Я обещаю. А как прошла встреча со Стаббсом?
– Никаких проблем, – снова повторил Джерри.
– Можем мы еще что-нибудь сделать, чтобы помочь тебе все уладить?
– Да нет, не думаю.
Из коридора, ведущего к приемной, послышались шаги. «Ага, – подумал Джерри, – а вот и вожди могущественных кланов собираются на военный совет».
– Как настрой? Готов к ратным подвигам и все такое прочее? – спросил Смайли. – Ты действительно готов? Уверен, что ничего не имеешь против?
– Никаких проблем. «Почему я не могу сказать еще что-нибудь? – удивился он про себя. – Прямо как будто пластинку заело, черт побери».
– У многих сейчас настрой совсем не тот. Никакого желания во все это снова ввязываться. Особенно в Англии. Многие считают, что удобнее исповедовать другую жизненную философию: подвергать все сомнению. Считают, что они в середине, на нейтральной полосе, над битвой, хотя на самом деле такой позиции просто нет. Сторонние наблюдатели никогда не выиграли ни одной битвы, согласен? Мы, работающие в этой системе, это понимаем. Нам повезло. Наша нынешняя война началась в 1917 году, вместе с большевистской революцией. И ничего с тех пор пока не изменилось.
Смайли теперь стоял на другом конце комнаты, недалеко от кровати. На стене за ним висела, отражая свет разгоревшегося в камине огня, старая зернистая фотография. Джерри заметил ее сразу же, как только вошел. Сейчас, в этот напряженный момент, он словно почувствовал, что за ним изучающе наблюдают сразу двое: Смайли и глаза» смотревшие на него с размытой фотографии за стеклом, на котором играют отсветы каминного огня. Звуков, говоривших о том, что за дверью что-то происходит, становилось все больше. Они слышали голоса и обрывки смеха, скрип стульев.
– Я где-то читал, – сказал Смайли, – кажется, у какого-то историка, американца, – он писал о поколениях, которые рождаются в долговой тюрьме и проводят всю свою жизнь, пытаясь расплатиться с долгами и выйти на свободу. Я думаю, наше поколение именно такое. Согласен? И у меня по-прежнему такое ощущение, что я еще не со всеми долгами расплатился. А у тебя нет? Я всегда был благодарен службе за то, что она дала мне возможность платить по этим долгам. У тебя нет такого ощущения? Я думаю, нам не нужно стыдиться того, что мы кладем свою жизнь на алтарь. Наверное, я тебе кажусь старомодным?
Лицо Джерри словно наглухо захлопнулось. Когда он долго не видел Смайли, он всегда забывал об этой его черте, а когда встречался с ним снова – вспоминал слишком поздно. В старине Джордже было что-то от несостоявшегося проповедника, и чем, старше он становился, тем заметнее это проявлялось. Казалось, он думает, что весь этот проклятый западный мир озабочен теми же проблемами, что и он, и что всех надо просто наставить на путь истинный.
– И в этом смысле, я думаю, мы имеем полное право гордиться тем, что мы чуть-чуть старомодны…
Больше Джерри просто не мог выдержать.
– Старина, – взмолился он с вымученным смешком: он чувствовал, что кровь прилила к лицу, – ради всего святого. Ты говоришь, что нужно делать, я выполняю приказ. Ладно? Это ты у нас мудрая сова, которая все знает и понимает, а не я. Ты говоришь, куда бить, – я наношу удар. В мире полным-полно интеллектуалов, умеющих рассуждать на любую тему, у которых всегда наготове дюжина самых разных аргументов против того, чтобы, черт возьми, высморкаться. И еще один такой никому не нужен. Ладно? Господи Боже мой, ну, ты ведь понимаешь, что я хочу сказать?
Резкий стук в дверь возвестил, что вернулся Гиллем.
– Трубки мира уже зажжены. Босс.
В этот момент Джерри показалось, что он расслышал слова «дамский угодник», что его немало удивило, но он не понял, относились ли они к нему самому, или к поэту Гейне – да, впрочем, его это не слишком волновала Смайли постоял в нерешительности, нахмурился и, казалось, вернулся с высот, на которые мысленно воспарил. Он взглянул на Гиллема, потом снова на Джерри, после чего сфокусировал взгляд где-то посередине, как это умеют делать ученые мужи в Англии.
– Да… ну ладно, тогда, пожалуй, мы можем приступать к делу. Давайте заведем часы, – сказал он с отсутствующим видом.
Когда они гуськом, по одному, выходили из комнаты, Джерри остановился, чтобы в полной мере оценить фотографию на стене; он насмешливо улыбался, надеясь, что Гиллем тоже немного задержится. Так и произошло.
– Похоже, что он проглотил свою последнюю шестипенсовую монету, – сказал Джерри. – Кто это?
– Карла, – ответил Гиллем. – Тот самый, который завербовал Билла Хейдона и на кого он работал. Главный русский шпион.
– Да? – А имя больше похоже на женское.
– Это кодовое название первой созданной им агентурной сети. Некоторые утверждают, что так звали его первую и единственную любовь.
– Ну и черт с ним, – беззаботно сказал Джерри и, все еще насмешливо улыбаясь, направился вместе с Гиллемом к комнате для совещаний.
Возможно, Смайли умышленно ушел вперед, он не мог слышать их разговора.
– Ты по-прежнему вздыхаешь по той ненормальной девице – ну, той, что играет на флейте? – спросил Джерри.
– Она теперь уже не такая ненормальная, – ответил Гиллем.
Они прошли еще несколько шагов.
– А у него? Снова сбежала? – сочувственно поинтересовался Джерри.
– Вроде того.
– А он сам-то как – с ним все в порядке? – Джерри кивнул на одинокую фигуру впереди, изо всех сил стараясь показать, что его это нимало не интересует. – Ест он нормально?За собой следит? Ну, одежда там, и все такое прочее?
– Все в полном порядке, лучше не бывает. А что?
– Да нет, ничего, просто спросил.
Из аэропорта Джерри позвонил дочери Кэт – он это редко делал, но сейчас ему казалось, что момент подходящий. Он понял, что был не прав, что делать этого не следовало, еще прежде чем опустил монету в автомат, но взыграло упрямство – он не положил трубку. Даже до боли знакомый голос бывшей жены не заставил его отказаться от этого намерения.
– Алло! Привет! Это я. Здорово. Рад тебя слышать. Как дела у Фила?
Это был ее нынешний муж, государственный служащий. Ему совсем немного оставалось до пенсии, хотя он был моложе Джерри, наверное, на целых тридцать сумасшедших жизней.
– Спасибо, у него все просто замечательно, – ответила она тем ледяным тоном, которым разговаривают бывшие жены со своими бывшими мужьями, когда встают на защиту своих нынешних супругов. – Ты звонишь, чтобы узнать об этом?
– Да нет, я, понимаешь ли, просто захотел поболтать с малышкой Кэт. Уезжаю ненадолго на Восток, снова впрягся в газетную лямку, – ответил он. Ему казалось, что он должен как-то объяснить это. – Газете понадобилась рабочая лошадка.
Джерри услышал стук, с которым она положила телефонную трубку на комод. «Дубовый комод, – вспомнил он. – С ножками в форме сплетенных колосьев ячменя. Еще одна из вещей, оставшихся от былого великолепия домов Самбо».
– Папа?
– Привет! – заорал он что было мочи, словно их плохо соединили или как будто он не ожидал услышать ее голос, – Это ты, Кэт? Здравствуй. Послушай, детка, ты получила мои открытки и все прочее? – Он прекрасно знал, что получила. Она регулярно благодарила его в своих еженедельных письмах.
Не слыша в трубке ничего, кроме того же «Пana?», которое она повторила еще раз с вопросительной интонацией, Джерри спросил бодрым голосом:
– Ты все еще собираешь марки? Да? Видишь, я ведь опять еду на Восток.
Тем временем объявляли посадку на какие-то рейсы, приземлялись самолеты, перемещались целые миры, но Джерри Уэстерби, который говорил со своей дочерью, оставался неподвижным среди всего этого движения.