Дополненный и исправленный запрос о розыске Рикардо был официально передан Кузенам, и Смайли сам отвез его во Флигель, чтобы как можно лучше объяснить все Мартелло. Но из-за рождественской суеты запрос где-то застрял, не говоря о других причинах – приближающемся падении правительств Вьетнама и Камбоджи, и завершил прохождение по инстанциям американских департаментов уже после наступления Нового года (как свидетельствуют даты в досье по «делу Дельфина»). А решающая встреча с Мартелло и его друзьями из ведомства контроля за наркотиками, и подавно, состоялась только в начале февраля. Разумом в Цирке понимали, в каком напряжении из-за этих долгих проволочек живет Джерри, но в атмосфере кризиса, которая по-прежнему преобладала, никто не почувствовал, что это для него значит. И уж тем более никто ничего не сделал, чтобы облегчить это бремя. В этом некоторые тоже могут обвинить Смайли (в зависимости от того, какую позицию они занимают), хотя трудно представить себе, что еще он мог бы сделать, только что не отозвать Джерри в Англию. Тем более что Кро продолжал слать радужные донесения о его самочувствии и настроении.
На шестом этаже все работали на износ, и Рождество прошло почти незамеченным, если не считать не слишком удавшегося праздника в полдень двадцать пятого и небольшого перерыва чуть позже, когда Конни и «мамаши» через все громкоговорители по случаю Рождества включили речь королевы, чтобы устыдить еретиков вроде Гиллема и Молли Микин, которых речь привела в состояние буйного веселья (потом они в коридоре не очень успешно пытались изображать королеву).
Официальное возвращение Сэма Коллинза в не очень внушительные ряды сотрудников Цирка произошло в по-настоящему морозный день в середине января. В этом событии присутствовали и забавная, и смутно тревожная сторона. Забавная состояла в том, что его арестовали. Он прибыл ровно в десять утра в понедельник на этот раз не в смокинге, а в элегантном сером пальто, с розой в петлице. Он выглядел неправдоподобно молодо. Но Смайли и Гиллема не было, они уехали на совещание с Кузенами, и ни охранникам на входе, ни «домоправителям» никто не оставил никаких инструкций, поэтому они заперли Сэма в подвале и он просидел там три часа, дрожа от холода и кипя от злости, пока не вернулся Смайли и не подтвердил, что теперь он работает здесь. Кроме того, с комнатой, которую ему отвели, тоже вышла комедия. Смайли распорядился выделить ему кабинет на пятом этаже, рядом с Конни и ди Салисом, но Сэм и слышать об этом не желал – он хотел сидеть на шестом. Он считал, что это больше соответствует его нынешнему статусу «координатора». И бедным охранникам, словно китайским кули, пришлось на своем горбу таскать мебель вниз и вверх по лестницам.
То что составляло смутно тревожащую сторону, объяснить было труднее, хотя некоторые пытались это сделать. Конни заключила, что Сэм – «холодно-отчужденный», выбор этих прилагательных внушал тревогу. Гиллем охарактеризовал его как изголодавшегося, «мамаши» – как человека «переменчивого», а по мнению «копателей», он был слишком уж ловкий. Самым странным для тех, кто не знал начала всей этой истории, была его самодостаточность. Он не заказывал никаких досье, не просил разрешения сделать то или другое, он почти не звонил по телефону, кроме как для того, чтобы сделать ставки на скачках или проверить, как идут дела в его клубе. И еще: куда бы он ни шел, на лице постоянно играла улыбка. Машинистки утверждали, что он и спит с улыбкой, а по выходным стирает ее вручную в теплой воде, чтобы к понедельнику снова была как новенькая. Смайли беседовал с ним за закрытыми дверями, и постепенно о результатах этих бесед узнавали другие члены команды.
Да, девушка объявилась во Вьентьяне с парой хиппи, которые направлялись в Катманду, но сбились с пути. Да, когда они ее бросили, она попросила Макелвора подыскать ей работу. И Макелвор направил ее к Сэму, подумав, что, если у нее, кроме красивой внешности, нет ничего за душой, ее можно использовать. Все это (если читать и между строчек) почти полностью совпадало с тем, что девушка описала в письме домой. У Сэма в тот момент были на примете пара дел с наркотиками, которые давно дожидались своей очереди, – ничего серьезного; а во всех остальных отношениях в его работе, благодаря Хейдону, стоял полный штиль, поэтому он подумал, что может пристроить ее к пилотам и посмотреть, что из этого получится. Он не сообщал о ней в Лондон, потому что Лондон в тот момент не давал разрешения ни на что. Он сам, единолично, решил испытать ее и платил ей из денег на административные расходы. В результате объявился Рикардо. И еще он разрешил ей проработать информацию по незаконной торговле золотыми слитками в Гонконге, но все это было до того, как он понял, что она совершенно не справляется с делом. Было большим облегчением, когда Рикардо устроил ее работать в «Индочартер» и избавил от нее Сэма.
– И что же еще он знает? – в негодовании добивался Гиллем. – Пока он не открыл нам ничего такого, что давало бы ему право претендовать на участие в наших совещаниях.
– Он знает ее, – терпеливо объяснял Смайли и возвращался к изучению папки с материалами Джерри Уэстерби, которые в последнее время стали его главным чтением, – Мы сами не гнушаемся прибегать время от времени к небольшому шантажу, – добавил он с терпимостью, которая могла свести с ума. – И вполне резонно, что время от времени мы сами должны уступать.
А Конни, обычно не употреблявшая грубых слов, удивила всех, процитировав довольно откровенное высказывание – кажется, президента Джонсона, – который когда-то сказал это о Дж. Эдгаре Гувере. «Джордж предпочитает, чтобы Сэм Коллинз был в палатке, а по малой нужде выходил из нее, нежели чтобы он всегда был снаружи, а по нужде приходил сюда», – объявила она и хихикнула, как школьница, удивляясь своей смелости.
Самое главное, что только в середине января, продолжая свои исследования относительно прошлого Ко и докапываясь до мельчайших деталей, Док ди Салис объявил о потрясающем открытии: оказывается, еще жив некто мистер Хибберт, миссионер-баптист, работавший в Китае, которого Ко упомянул как человека, который может поручиться за него, когда просил разрешить ему изучать право в Лондоне.
Так что все события на самом деле были растянуты на более продолжительный период, чем утверждают те, кто сегодня предается воспоминаниям, подсознательно подгоняемым под то, что им удобнее. Поэтому и напряжение, в котором пребывал Джерри, выносить было гораздо труднее.
– Видите ли, существует возможность того, что его произведут в рыцарское звание, – сказала Конни Сейшес. Она уже говорила это по телефону.
Все выглядело в высшей степени внушительно. Конни немного распушила волосы. Она была в темно-коричневом костюме и такой же темно-коричневой шляпе, в руках у нее была темно-коричневая сумочка (чтобы было куда положить радиомикрофон). А снаружи, на подъездной дорожке, ведущей к дому, в синем такси, с включенным мотором и работающим обогревателем, Тоби Эстерхейзи, венгр по происхождению и великолепный мастер по ведению слежки, делал вид, что дремлет, а на самом деле принимал и записывал разговор в доме с помощью аппаратуры, спрятанной под сиденьем. Вместе с необычным для нее внешним обликом Конни приобрела и новую манеру поведения – она стала воплощением четкости и дисциплины: держала наготове записную книжку из тех, которыми издательство Ее Величества снабжает все государственные учреждения, а в руке, изуродованной артритом, сжимала такую же казенную шариковую ручку. Что касается ди Салиса, державшегося немного в стороне, то над ним тоже потрудились, чтобы придать ему чуть более современный вид. Невзирая на протесты, его заставили надеть одну из рубашек Гиллема – в полоску, с подходящим по тону темным галстуком. Что удивительно, результат получился вполне убедительным.
– Это в высшей степени конфиденциально, – громко и четко сказала Конни, обращаясь к мистеру Хибберту. Это она тоже уже говорила ему по телефону.
– Абсолютно конфиденциально, – подтвердил ди Салиси взмахнул руками, после чего один локоть опустился на бугристое колено и остался там, хотя опора была не слишком удобной, а узловатая ладонь обхватила и почесала подбородок.