– Никуша, я заставила его лечь, – увидев Веронику, проговорила Валентина Васильевна. – Ему уже очень нехорошо.
-Вадик, а у тебя глюкометр есть? Сильно сахар упал?
– Вероника Николаевна, он у меня не упал, это не сильно страшно, он у меня увеличился. Я без глюкометра это понимаю. У меня же диабет с семи лет, я давно с ним живу, привык уже. Я свой организм чувствую, мне и мерять не нужно. Редко когда измеряю, с утра в основном, когда просыпаешься, сразу иногда не понятно.
-Скажи, а у тебя совсем нет больше лекарства?
– Я обычно использую две шприц-ручки в течение дня. С коротким инсулином и длинным. Не буду вам подробно рассказывать, зачем вам голову забивать? Сегодня я вообще не брал длинный инсулин, потому что планировал пораньше домой, думал, не пригодится. В шприце с коротким мало оставалось, но до вечера должно было хватить. Сейчас осталось ещё совсем немного, не знаю, надо ли укол сделать или ещё чуть потерпеть? Как Вы думаете, скоро мне помогут?
– Тебе очень плохо? – Вероника с беспокойством смотрела на мальчика. – Это терпеть ещё можно? Что может случится, если вовремя не сделать укол?
У женщины похолодело в животе. Фантазия услужливо подбросила образ умирающего ребёнка в гипергликемической коме. «А какие у неё симптомы, у этой комы? Надеюсь, что мы этого и не узнаем. Как я потом жить буду, если у меня на руках он умрёт?»
– Вообще-то теоретически потеряю сознание, но я не проверял. А потом, наверное, кони двину.
– Нет, дружок, этого не будет, мы не допустим.
И Вероника помчалась обратно на пост охраны.
– Ну, где там твой главный? – набросилась она на того, кто связывался с таинственным Ветром. – У нас там срочно нужна помощь ещё одному ребёнку, настолько срочно, что промедление может стоить ему жизни.
– Должен скоро подъехать вроде, – неуверенно отозвался тот. – Ждём.
Вероника вдруг ощутила, что настолько устала, что сейчас упадёт. Она была вымотана до предела, до последнего нерва. Ей срочно надо сесть, хоть чуть – чуть отдышаться, чтобы дальше выдержать эти страшные испытания. Но она заставила себя ещё сказать: "Дети хотят есть. Нужно накормить детей!"
Едва передвигая ноги, одна добралась до стула, но не села, а принесла его к стене, у которой расположились раненый Кирилл и Наталья Евгеньевна, хотела сесть на стул, но опустилась рядом с ними, на ковёр. Вероника прислонилась к стенке и замерла. Плетнев старался не стонать, но получалось плохо, Наталья следила за тем, чтобы он не терял сознание. Чуть взгляд юноши затуманивался, она его тормошила за руку, за лицо, что – то говорила, чтобы он её слышал и понимал, задавала простые вопросы.
Женщины молчали. Сил не было что-то говорить. Оставалось только ждать. Наконец Наташа произнесла:
– Кириллу за попытку побега здорово досталось. А интересно, если я попытаюсь убежать, мне выстрелят в спину или нет?
– У этих вроде нет оружия. Надеюсь, ты не хочешь попробовать? Наталья, не выдумывай, не надо этого делать. Я понимаю, что мы все в отчаянии, но надо держаться. Нас слишком мало, а детей много, и мы за них отвечаем.
– Хорошо, ладно, не буду. Это просто мысли вслух. А вот мне ещё что интересно: всех остальных куда повезли? Дальше, либо они все тоже здесь, например, в других корпусах этой базы?
– Да как мы узнаем?
-Может, хоть сходить на второй этаж, посмотреть, там обзор, наверное, лучше.
– В общем можно, конечно, хоть знать будем. Может, и отправим кого для объединения. Но скорее всего лучше не рисковать. А посмотреть все-таки стоит.
Они ещё помолчали. Через какое-то время Наталья снова прервала паузу:
– Ник, как ты думаешь, дети кому принадлежат? Чьи они?
– Странный вопрос. А мы чьи? Мы сами по себе, мы ничьи; если мы чьи-то, то мы рабы, а у нас вроде нет рабства. Либо мы часть природы. Так, наверное. Соответственно, и дети тоже. Хотя если ты так спрашиваешь, то это значит, что что-то здесь не просто так. Ну, или дети принадлежат своим родителям, хотя я с этим не очень согласна. А что ты скажешь? Ты же не просто так спросила?