Вероника мысленно загадала, что это должен быть единственный конфликт на сегодняшний день, потому что вчера они план по проблемам перевыполнили. И, как это ни странно, так и случилось. День прошёл исключительно спокойно, только изредка дети спрашивали, когда за ними приедут родители. Как она и думала, никакого обеда они не получили, но поужинать им дали. Это были неизменные коробочки с похожим набором продуктов. Вероника уже даже затруднялась вспомнить, что было в этих боксах утром и вчера вечером. Но это было вполне съедобно и сытно. Чудовищно хотелось кофе или хотя бы чаю, очень горячего, крепкого, сладкого. Ничего подобного не давали, только воду и сок. Охранники ели то же самое, что и все. Женщина украдкой следила иногда за ними: вдруг они чаевничают или кофе пьют. Увы, мужчины довольствовались тем же набором продуктов.
Все решили пораньше лечь спать, подозревая, что завтра должно обязательно все измениться. Но спокойной ночи ожидать не пришлось. Вероника с коллегами периодически кого-то успокаивала, мирила, отговаривала от желания сбежать, подолгу разговаривала, убеждала подождать до утра. Долго они не могли спокойно уснуть. Наконец-то все угомонились, и Вероника Николаевна тоже уснула. Трудно сказать, сколько прошло времени, но уже брезжил рассвет, значит, часов шесть – семь утра. Женщина почувствовала, что её кто-то тормошит. Наталья Евгеньевна, вся растрепанная, заспанная, склонилась над ней:
– Вставай, Никуша, кажется, у нас опять неприятная ситуация, это уже пиздец какой-то, прости, я уже устала выражаться литературно.
Вероника поморщилась, но стряхнула с себя остатки сна и выпрямилась в кровати.
– Что случилось?
– Пойдём, сама посмотришь.
И Наташа торопливо повела её в сторону номеров старшеклассников. Когда они входили в номер, Вероника готова была уже увидеть нечто неприятное, но все же она остолбенела, увидев залитую кровью кровать. Нечто красное было повсюду: на подушке, на одеяле, простыне; молодая женщина уловила даже этот запах, странный запах сырости, немного железа, и едва сдержала тошноту.
– Блин, Наташа, меня сейчас вырвет.
– Иди выйди в коридор, вдохни и возвращайся.
Но Вероника уже справилась с дурнотой, потому что её сменило острое чувство страха: что же здесь произошло? Наталья, понимая, что уже можно говорить, начала:
– Несколько минут назад меня разбудили ребята из этого номера, твои. Они сказали, что твой Корнилов стонет и все вокруг в крови. Я побежала, вывела всех из палаты, подошла к парню. Этот дурень изрезал себе все запястья пластмассовым ножиком из ланч-бокса, залил вокруг все кровью, сам испугался и позвал спящих ребят на помощь. А они уже за мной побежали. Тебя запретили будить: волновать не хотели. Меня, значит, можно, а тебя нет, – усмехнулась коллега. – Пришлось снять с соседней кровати простынь, разорвать её на лоскуты и перебинтовать ему руки. Потом перевела их всех в свободный номер, и тогда только они разрешили тебя позвать. Так что иди давай, успокаивай своего идиота, извини, пожалуйста, но по-другому не могу сказать. Я пойду досыпать.
Наталья Евгеньевна удалилась, а Вероника направилась к своим. Корнилов Стас не спал, а лежал в кровати, видно, ожидая её. Остальные тоже не спали и обрадовались, увидев её.
– Что же вы, ребятки, нас так пугаете? Стасик, что с тобой случилось? Давай поговорим?
– Не хочу, я уже осознал, что поступил неправильно, и раскаялся. Извините, что всех побеспокоил.
– Нет, дружок, это не беспокойство, это самая настоящая моя боль: мой ученик решил свести счёты с жизнью! Как я дальше буду жить с этим? А вдруг и моя вина в этом есть?
– Нет, Вероника Николаевна, только моя, – он перешёл на шёпот, и Веронике пришлось сесть на его кровать, чтобы лучше его слышать. -На самом деле, мне вдруг стало так одиноко, так страшно здесь. Вот Вы нам рассказывали о поэтах-самоубийцах, я подумал, что это несчастные, непонятые люди, не нашедшие понимания, не встретившие родственную душу, поэтому и решившиеся на такой ужасный шаг, – едва слышно говорил Стас, высоченный подросток-переросток, маленький и взрослый, несчастный и обиженный ребёнок. Она слушала спокойно, не перебивая. Он не поднимал глаз, опустил голову, поэтому ещё хуже стало слышно. Вероника склонилась ещё ближе, боясь спугнуть этот поток доверчивой исповеди, отчаянной просьбы не оттолкнуть, понять, простить. Она слушала, и глаза её наливались слезами: наверное, что-то подобное может происходить если не с каждым, то почти с каждым подростком, который не может найти себя в этой жизни, найти поддержку в семье, в самых дорогих людях, потому что неловко, стыдно об этом говорить. Она заплакала и подумала о своём сыне, колючем, трудном, запутавшемся, но при этом не менее любимом. Стас, увидев, что она плачет, замолчал, испуганно спросил: