– Кто? – не понял вопроса Фомх, вглядываясь в собеседницу, которая одновременно казалась и странно юной, и уже зрелой.
– Товар, – сузила взгляд женщина.
– А деньги? – заставил себя произнести нужные слова Фомх.
– Деньги? – как будто удивилась женщина. – Ах, деньги… Вот.
Она сняла с пояса кошель, развязала его и наклонила над плохо очищенным от пищи блюдом. Золотым ручьем потекли в жир и обглоданные кости монеты, поднимаясь горкой немыслимого богатства.
«Как это? – Оцепенел Фомх. – Как все это золото вместилось в маленький кошель? Или она из рукава сыплет? И где трактирщик? Не увидел бы, а то сразу вспомнит о моих долгах. И почему приказчики даже головы не поворачивают в нашу сторону? Неужели не слышат звона? Неужели не видят?»
– Где он? – повторила вопрос женщина, возвращая кошель на пояс. – Думаешь, я не могла перекусить в Слауте? Или заехала в вашу вонючую Листвянку из любопытства? Или полагаешь, что мои приказчики просто так объезжают окрестности?
«Точно, один из этих приказчиков тогда и был. Толстый, видать, пожрать мастак, и шрам у него на роже приметный. Да и второго встретишь – уже не забудешь, один клык поверх нижней губы. Значит, эти двое с ней. И лошадей три. Все сходится. А я один. Вот ведь, засада какая! Надо было позвать кого-нибудь из деревни… Коновала или пекаря… Но тогда делиться бы пришлось».
– Не ты ли сказал на днях, что у тебя есть то, что мне нужно? Вот деньги. Тысяча золотых. Где товар?
– Здесь, – с трудом разомкнул губы Фомх. – Но товар не мой…
– Не твой? – подняла брови женщина. – Впрочем, конечно не твой. А чей?
– Одного парня, – с натугой прокашлялся Фомх, не сводя взгляда с горы золота. – Конечно, если это – то самое… Ну, в смысле, древний нож с черным каменным диском на гарде тот самый. Если то, тогда я… поговорю с ним. Думаю, он согласится его продать. Я уговорю его… За тысячу золотых. Я ему другой… я ему десять таких ножей смастерю! Я хороший кузнец! Таких поискать…
– Показывай, – процедила сквозь стиснутые зубы женщина.
– Конечно, – заторопился Фомх. – Сейчас-сейчас.
Он сдвинул дрожащими руками суму на живот и достал продолговатый сверток. Развязал узлы на шнуровке, сдернул промасленную льняную тряпку, развернул неровный лоскут свиной кожи, стал осторожно снимать кожу потоньше – ветхую, плохо выделанную, потрескавшуюся на сгибах, с запахом тлена.
– Так я и знала, – прошептала женщина. – Своей плотью прикрыл. Как раз перед смертью. Поэтому я не могла проглядеть.
– Где вспыхивал, там и нашелся, – раздался чей-то сухой голос. – Любопытство их обычно и губит.
Фомх вздрогнул, вспомнил о трех лошадях, оглянулся, но никого не увидел; и приказчики все так же в отдалении болтали о чем-то, и трактирщика все еще не было за стойкой; и откинул последний лоскут. Взгляду предстал на первый взгляд обычный, чуть кривоватый нож. Разве только сталь короткого, в ширину ладони, лезвия была странно темна, да и между ним и удобной костяной рукоятью, точно над усиками гарды в стальном пазу имелся диск из черного камня.
– Вот, – положил нож на стол Фомх. – Этот?
– Он! – выдохнула женщина.
– Он самый, – с удовлетворением произнес сухой голос, и нож вдруг поднялся со стола и стал медленно покачиваться и переворачиваться в воздухе. – Голодный…
– Что это? – в ужасе прохрипел Фомх, показывая на нож.
– Нож это, пока только нож… – успокаивающе прошептала женщина и перевела затуманенный непонятным блаженством взор на кузнеца. – Откуда он у тебя?
– Мальчишка, – помимо своей воли зачастил Фомх. – Приблудный. Лет девять ныне. Или чуть больше, или чуть меньше. Попросился в кузню года два назад. Мимо проходил… От голода падал. Зимой… Замерз бедолага. Родители погибли вроде, потом старик какой-то. Дед или кто – тоже погиб или умер. Мальчишка стал сиротой. Ну я и взял. Малыш же. Он еще говорил, что отец его кузнецом был. Да, может кое-что. Но все одно – малец еще. Меч себе выковать хотел. Говорил, что секрет знает. Какой там секрет? Ну, железо какое-то от утопших телег из топи тянул, чугунки перекаленные выискивал, больше года в кузне возился, а все одно – кроме ржавой полосы ничего не выковал. И то ведь, дитя. Но молотом ловко орудует. Хотя, что тот молот? Так, молоток. А нож при нем был, выходит. Я его один раз и развернул только. Не так давно. Тайком, мало ли, а то очень малец волновался, втолковывал мне, что нельзя отцовский нож разворачивать, о каких-то демонах твердил, но какие там демоны? Тысяча золотых, и никаких демонов. И забудем мы об этом ноже. Что он нам? Мы люди простые…