И Борис ощутил себя школьником в столовке, а Гриша Говорян по чуткости своей понял адресата и решил сразу убрать негатив. Он почтительной интонацией обратился к Музину: «Рассудить нас может только профессиональный художник. Ведь ты, Борис, больше многих знаешь о вдохновении и славе. Так поведай…»
Тот несколько распрямился, ощутив себя свободнее, чем мгновение назад. И произнёс сначала неясно, а далее всё более громко, возвращая уверенность: – Да, я достиг успеха в своё время. Да, была у меня слава, теперь, правда, померкшая. Но вопрос творчества – не принадлежит ничему! И ничем его не измерить. Ван Гог банальный пример, но яркий! Слава и творчество… мда… словом,
Художник выронил из головы то, что хотел сказать далее, всё же его стихией были образы, а не слова. Но внимательно слушавший Среднявский, вопросил, – Но есть же нечто первичное? Ты ведь трудом заработал мастерство, но оно взялось от склонностей?
Борис с огнём в глазах уже менторским тоном продолжал: – Я всегда любил вдохновение. Но овладел им не сразу, а трудом и упорством. И, кстати, прямо сейчас работаю как раз на эту тему. Там что-то в духе натуры Айвазовского, но с абстракцией Кандинского. А смысл такой: творец проводник высшего замысла, который не в состоянии осознать, пока не воплотит. Поэтому он должен быть готов, когда ему откроется доступ в иные миры. Знаете, мне сегодня…
– Звучит красиво, – ехидно перебил Капканов, – да только очень удобно. Я хоть от части согласен, но ждать подачек! Пегаса приручать!
Не успел он договорить, как уже Среднявский перебил, – Стой, пусть Борис лучше скажет можно ли как-то вызвать вдохновение?
Олег Капканов имел дурную привычку прерывать, как у многих писателей, привыкших более говорить, чем слушать. Среднявский это знал и по-свойски усмирял друга.
А художник тем временем потёр подбородок: – Вызвать вдохновение… ну кто-то вызывает его разумом. А кто-то безумием. – ответил он неуверенно, и всех устроили эти слова.
Среднявский достал электронный испаритель и тихонько выпустил под стол густой клуб пара, отвечая Музину: – Никогда не был ни самым умным ни самым тупым. Всегда где-то посредине. Может в этом и беда?
– Все мы посредине. Даже возраст сейчас такой… – добавлял Гриша, без цели оглядываясь.
Им троим было тридцать пять. Они были младше Музина на десяток и выглядели на его фоне довольно моложаво. К тому же Стас Среднявский одетый в узкие джинсы и серую футболка с длинным подолом; бородка опять же треугольная, и даже маленькая штанга в носу, что согласитесь, несколько подмолаживает. Гриша рядом смотрелся вовсе франтовато: с подростковой щетиной, улыбчивый, а на зелёную композиторскую футболку надвинут фантазийный жилетик, отражающий безразличие к фасонам и творческий беспорядок души. Лишь Капканов смотрелся здесь старше себя, и походил на ровесника Музина; нескладные морщины испещрили лоб; щёки были впалые, не подходящие тучности его тела. Да ещё мятая рубаха обрамляла набор офисного трудяги.
И потому Борис стремился среди них держать марку, говорить более о возвышенных предметах и подчёркиваться. Всё же я мудрее, думал он, к тому же имя моё в истории искусств. Ведь единственное, где Музин мог быть таковым снобом художником, это здесь среди них. На работе он старался чтобы его не замечали и коллеги снисходительно отвечали на его старания. Студентов он смешил пустой важностью. А больше у него не было места, кроме пабликов в интернете, где всплывали едкие комментарии другим художникам.
Посему лишь сейчас Борис мог сыграть того, кем себя видел. А это, согласитесь, важно не только для художника. И когда подавальщица нехотя поднесла заветное барное, Музин довольный победой откинулся на спинку и мог уже спокойно молчать весь вечер, потому как всё что запланировал он уже сказал.
– Давайте, за встречу, – звонко провозгласил Среднявский.
Все приосанились, взбодрились, и в этот момент к столу прижалась ещё одна фигура. Гриша тут же соскочил, захлопал, и начал радушно обниматься. Затем и Стас проворно поднялся, и Капканов по-свойски кинул руку старому другу.
– Здоров, парни, сори, опоздал, – приговаривал Орзибек Кулубов, мужчина гладковыбритый и худой в дорогом костюме. Он расправил плечи и сел со всеми. Карие глаза его кололись, туфли блестели шиком. А подогнанный пиджак и тонкий галстук, будто вытягивали фигуру этого сына Узбекской земли из Ферганской долины.
Музин был последний в приветствии и благодушно кивнул. Он не очень любил Орзибека за то, что тот управлял в банке и вечно был чем-то занят. Кулубов по пустякам не растрачивался, и как человек хваткий карьеру строил основательно. Со всеми кроме Музина его сцепила общая университетская молодость, пусть оставшаяся позади. Пусть темнеющая, но освещаемая искорками воспоминаний, парящими над костром дружбы, к которому всё же независимо от денег и статуса, приятно вернуться каждому. «Погреться в лучах ностальгии» – как иногда повторял Олег Капканов.