Мне вспоминается, мой сын,
Тот давний день. Увы!
Его я тщился до седин
Изгнать из головы.
Но память горькую не смыть,
Не разорвать тугую нить,
Она и в ветре будет ныть,
И в жалобе листвы.
Велит поведать ныне смерть
Про тот давнишний страх.
Не смог из памяти стереть,
Так изолью в словах.
Отсрочка, сын мой, так мала!
Не расскажу про ковы зла;
Как к пропасти душа пришла,
Не вспомнить второпях.
Про чары зла — источник ран,
Наследие греха,
Пока час Воли, всуе зван,
Не дал плода, пока...
Пока, оставив бренность дел,
Гонимой птицей не влетел
Я в лес, что тёмный холм одел,
Манил издалека.
Там в дебрях я нашёл овраг,
Самой земли уста;
В нём полдень не развеет мрак,
Не веет в те места
Весенний ветер; звук там глух,
Я медлил, мой страшился дух,
И будто кто-то молвил вслух:
„То Смертные врата.
Заботой людям иссыхать,
Томясь, как в смутном сне;
С утра о вечере вздыхать,
А вечером — о дне.
Твой полдень пламенный угас,
Забавы вечер не припас,
Чего же медлишь ты сейчас?
Укройся в глубине.
В прохладной тени тех глубин
Усталый дух уснёт.
К спасенью путь всего один —
Войти в подземный вход.
Он как бокала ободок,
Что средство сладкое сберёг
Для тех, кто свой торопит срок,
Кто забытьё зовёт!“
Вечерний ветер тут вздохнул,
Листвою задрожал,
Верхушками дерев взмахнул,
И холод сердце сжал —
То ангел мой, спаситель мой
Предупреждал, маша рукой;
Почуяв ужас неземной,
Оттуда я сбежал.
И вот я вижу: огород,
Уютный сельский дом,
Детишек двое у ворот —
Игрою как трудом
Они уже утомлены;
Головки мирно склонены,
Читают вслух. Слова слышны —
Ведь тишина кругом.
Как бы с уступов два ручья
Смешались меж собой:
Каштановых волос струя
Сплелася с золотой.
Не хладного сапфира блеск
У них в глазах — лазурь небес;
Взглянут сквозь чёлочки навес
Небесною звездой.
Мой сын, любой, любой из нас
Порой теряет дух;
Рукою слабой в этот час
Он не разит. И вслух
Кричат: „Спасайся!“ Воин скор
Тогда на бегство. Чуть напор —
И день выносит приговор:
Разбиты в прах и пух.
Невзвидел света я. Глаза
Покрыла пелена.
Но зазвучали небеса,
Чтоб я прозрел сполна.
„Ко мне, усталые, ко мне,
Кто тяжко трудится, ко мне,
Кто ношу выносил, — ко мне,
Вам радость суждена“.
И Бог, как некогда в Раю,
Призвал туман ночной,
Чтоб землю выкупать свою
И напоить росой.
И как тогда, глядел с высот
Темнеющий небесный свод —
Не в гневе, что откушан плод, —
Но доброй синевой.
В тот день услышал в первый раз
Я милой голосок.
Дарил он радость в смутный час,
От суеты берёг.
Не знал ты матери, мой сын!
Не дожила и до крестин.
Я воспитал тебя один,
Любимый наш сынок!
Пускай, со мной разлучена,
В сиянье неземном
Голубкой унеслась она
Назад в небесный дом,
Но в души смерть не ворвалась:
Жива любовь, святая связь
Меж разлучённых, не прервясь
В небытии самом.
С надеждой дни влача свои,
Я знал: в конце концов
Две разделённые струи
Сольются в море вновь.
В душе скорбя о горьком дне,
Я благодарен был вполне
Судьбе, что подарила мне
Отраду и любовь.
И если правду говорят,
Что ангелы порой,
Хоть их не различает взгляд,
Нисходят в мир земной,
То здесь она... Знать, вышел срок...
Я это чувствую, сынок... »
Но тут рассвет зажёг восток
И Смерть привёл с собой.
Апрель 1868 г. [65]
МЕЛАНХОЛЕТТА
Сестрица пела целый день,
Печалясь и тоскуя;
К ночи вздохнула: «Дребедень!
Слова весёлы всуе.
К тебе ещё печальней песнь
Назавтра обращу я».
Кивнул я, слышать песни той
Не чувствуя желанья.
Из дома утренней порой
Ушёл я без прощанья.
Авось, пройдёт сама собой
Тоска без потаканья.
Сестра печальная! Узнай:
Несносны эти ноты!
Твой хмурый дом совсем не рай,
Но нет тебе заботы.
Лишь засмеюсь, хоть невзначай,
Ревёшь тогда назло ты!
На след’щий день (прошу простить
Моё произношенье)
Мы в Садлерс Веллсе посетить
Решили представленье
(В сестре весёлость пробудить
Должно же впечатленье!).
С собой трёх малых звать пришлось —
Каприз весьма понятный, —
Чтоб меланхолию всерьёз
Отправить на попятный:
Спортивный Браун, резвый Джонс,
А Робинсон — приятный.
Я сам прислуге дал понять,
Какие выраженья
Способны жалобы унять,
Как масло — вод волненье;
Лишь Джонсу б даме дух поднять
Достало обхожденья.
Мы чушь несли про день и вид
(Следя её отдачу),
Провентилировав «on dit»
И цены кож впридачу;
Сестрица ныла: «Всё претит...
Не забывай про сдачу».
«Бекаса ешь — остынет он.
Ах, ах! Венец природы!» —
«Мост Ахов, господа, смешон;
В Венеции всё воды...» —
Такой вот Байрон-Теннисон
(Вполне во вкусах моды).
Упоминать и нужды нет
Что слёзы в блюда нудно
Лились, что скорбный наш обед
Глотать нам было трудно
И стать одною из котлет
Желал я поминутно.
Начать беседу в сотый раз
Хватило нам терпенья.
«У многих, — подал Браун глас, —
Встречаются влеченья
К рыбалке, травле... А у вас
Какие предпочтенья?»
вернуться
65
Стихотворение полно аллюзиями, почти цитатами из Священного писания. Само заглавие есть библейское выражение: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мною; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня». (Псалтырь, 22:4). В стихотворении, таким образом, осуществлена попытка зримо описать названную Долину.