Голубь. Крыло. Шуршание в кустах. Чувствую себя идиотом. Наверное, поле с сумками тоже плод моего воображения — теперь ничему не удивлюсь. Надо точно завязывать с ужасами.
— Нет, голубя мы забирать не будем. Кстати, когда мы были с тобой в лесу, было ничего необычного? — Стараюсь зайти издалека.
— Ты про авто-квест? Не переживай. Проиграл да проиграл, будут ещё. Но поле с сумками — это, конечно, бомба. Надо же было так заморочиться. — Линда толкает пылесос ногой и хмыкает, будто пытается сложить в голове паззл. Ну, либо дуется из-за голубя.
Дверь в её комнату закрывается, спускаюсь с подоконника.
Звонит телефон. Кажется, утром он был отключен.
25. Линда
От огромного количества таблеток у Линды во рту ужасная сухость. Когда у неё кончается вторая бутылка с водой, она вызывает медсестру. Медсестры не торопятся к пациентам на реабилитации: они, в отличие от «тяжёлых», за пятнадцать минут не умрут. Приходится нажимать кнопку вызова несколько раз.
Линда не ругается, когда заспанная женщина заходит к ней с недовольным лицом: во-первых, сейчас шесть утра, во-вторых, ей и так оставляют лишнюю бутылку воды на ночь. Из-за тянущей боли в ногах Линда просыпается рано, обезболивающие будут по расписанию только в семь утра. За взрослой женщиной резво вбегает совсем молоденькая — судя по поведению, практикантка.
— Полночи откачивали двоих, оба в реанимации. Привезли в одно время, первый гонщик непутёвый, второго толпой избили. И что им дома не сидится? — Молодая медсестра тараторит слишком быстро, сна ни в одном глазу, рассказывает о «ночных» пациентах, но та, что постарше не реагирует, только зевает. — Тяжело, наверное, смотреть каждую ночь на подобное. — Ещё одна попытка вывести старшую на разговор.
— Привыкли уже, в психиатрическом вчера хуже было: шквал новеньких, коек не хватало, не пойми, что там у них произошло. — Старшая отвечает только из вежливости, у неё раздражённо дёргаются уголки губ. В больнице многое делается сугубо из вежливости.
Когда дверь за старшей захлопывается, молодая понимает, что разговор окончен. Ей так хочется поделиться впечатлениями: они словно застревают у неё во рту, сестра сглатывает. Огонёк в глазах гаснет, и она тоже выходит из палаты.
Днём молодые медсёстры заходят чаще обычного, порхают вокруг, спрашивают, не нужно ли чего, открывают окно на проветривание, занавешивают шторами, когда солнечные лучи нагревают комнату. Одна краше другой: все с косметикой на лице, многие на каблуках. Каблуки. Как дорого Линда готова заплатить, чтобы снова надеть одни из своих туфель. Хотя бы те леопардовые, она ведь хотела их выбросить, когда разбирала шкаф!
— Сегодня снова будем ходить. — Доктор появляется раньше обеда, его лицо задумчивое. Линде кажется, что доктор думает, как бы ей сказать, что теперь коляска — её вечное транспортное средство.
— Сегодня ночью болело сильнее, чем обычно. Может, сегодня пропустим? — Линда смотрит на доктора умоляющими глазами, старается не показывать своего отчаяния.
— Ты тут не в школе, чтобы уроки пропускать. Конечно, болело, а как ты хотела? Вчера впервые на ноги нагрузку дали. Сегодня ещё немного, и каждый день будем прибавлять. Даже слышать не хочу, вставай.
Они перешли на «ты» только вчера, а сегодня он уже общается с ней как брат или даже как отец. «Брат» и «отец» колются иголками изнутри, некоторые слова всё ещё сложно воспринимать спокойно.
Доктор снова просит Линду встать: строго, но голос приятный и мягкий. Линда собирается с силами и садится на кровати, доктор помогает ей спустить ноги.
***
После занятия в палату приносят разнос с обедом и горстью таблеток. Есть Линде абсолютно не хочется: ноги превратились в миллион маленьких узелков, каждый из них затянут изо всех сил.
— Нужно покушать, таблетки пьются после еды. Вот, у нас одна женщина пила обезбол, а еду оставляла нетронутой, рука у неё болела сильно после операции. Ночью приступ гастрита случился, пришлось ей желудок прочищать от остатков съеденных таблеток. Кушать как миленькая начала.
Линда не понимает, кто прибавил сегодня уровень заботы медсестёр.
Ковырять вилкой ещё тёплую еду, подносить к губам и дуть — все ритуалы из детства. Линда всё чаще ловит себя на мысли, что дует даже на холодную еду, чтобы не обжечься. На некоторых людей тоже хочется подуть, чтобы не обжечься. Линда снова считает дни: сколько она провела здесь? Почему ни одна душа её не навестила?
Стас вообще в курсе, что она не может встать с кровати? И если в курсе, то почему не приехал? Он не мог её оставить. Не мог. Или?..