— Аяно?! — взвизгивает несносный мальчишка и прижимает свою ледяную ладонь к моему лбу. — Да тебя же лихорадит!
Чей-то голос в голове начинает монотонно зачитывать набор слов, которые до этого казались совершенно не совместимыми: «Озноб, повышенная температура, потеря координации, учащённый пульс, недостаток кислорода…». Все до омерзения сходится.
— Гипервентиляция лёгких. — усмехаюсь, а у самой живот сводит в судороге. Кажется, что меня сейчас наизнанку вывернет. Чёрные глаза младшего брата широко распахнуты, руки трясутся, а сам он белее снега. Сейчас он как никогда жалеет, что дома нет отца или матери, потому что Юми хоть и выросла в семье врачей, ничего в медицине ее понимает. Я и сама не знаю, что в таких случаях делать.
— У нас есть что-нибудь от этого?..
— Без понятия. — а у самой в глазах темно-темно. Нацухи ещё что-то говорит, но я уже не слышу. Веки тяжелеют, глаза закрываются, а сознание ускользает в до селе невиданную мне нирвану.
Глаза открываю с трудом. В голове пустота, но стоит попытаться подняться, как по затылку и вискам словно кувалда ударяет. С тихим стоном опускаюсь обратно на кровать и по привычки начинаю шарить рукой по простыни в поисках телефона. Его я, ожидаемо, не нахожу. Часы на стене показывают половину седьмого утра и я с удивлением осознаю, что труп я изображала около девяти часов. Это немного удивляет и, наверное, пугает. Гиповентиляция лёгких совсем не характерна для человека с почти что идеальным здоровьем. Почти — потому что зрение у меня не самое отменное.
Бездумно пялюсь в потолок и даже не замечаю, как глаза вновь закрываются. Под веками вспыхивают разноцветные пятна, а голова становится настолько тяжёлой, что сил оторвать ее от подушки совсем нет. Такое чувство, будто во мне что-то перегорело. Перегорело основательно и конкретно.
Второй раз просыпаюсь из-за странного грохота в коридоре. Как будто таз какой-то уронили или нечто подобное. И этот странным звук эхохом отдаётся в черепной коробке. «Бум» — раздаётся ещё раз и Нацухи звучно матерится, видимо, некий предмет уронил он. Ничего удивительного.
— Нацухи, чтоб тебя, что ты там роняешь?! — голос хрипит и стоило чуть повысить голос, как голова тут же заболела. Отлично. Просто волшебно.
— О, кто проснулся! — голова наглого брата появляется в дверном проеме и выглядит он так, будто не спал пол ночи.
— Скажи мне на милость, ты специально что-то там ронял?
— Ага. — лыбиться, как последний придурок, и показывает жестяную кружку из отцовского походного набора. — Надо же было тебя как-то разбудить.
— Сволочь.
— Все лучше от тебя! — от летящей в него подушки он благополучно успел увернуться.
Голова все ещё адски болит и кружится, но сердцебиение в норме. Дышать все ещё тяжело, но буду надеяться, что это скоро пройдёт. Негоже пловцу так рано гробить дыхалку. Еле как отрываю голову от подушки и встаю на ноги. Голова немного кружится, но меня все ещё не штормит. Не знаю, насколько все плохо, но в зеркало я смотреть не особо хочу. Во всем теле вообще ощущения странные, оно вроде тяжелое, но и легкое одновременно. И это вдвойне пугает.
Быстро принимаю душ и умываюсь, спускаюсь на первый этаж и понимаю, что есть я совершенно не хочу, делать мне нечего, а голова просто разрывается на куски. Нацухи играет в приставку в зале, а Юми, судя по всему, ещё вчера ушла домой. Не нахожу ничего умнее, как пойти спать, настроения копаться в себе нет совершенно. Поднимаюсь к себе и переодеваюсь в пижаму: растянутая майка-борцовка, которая большая мне на пару-тройку размеров, и шорты. Забираюсь под одеяло и, свернувшись клубочком, засыпаю.
Просыпаюсь, наверное, ближе к ночи. На улице уже темно, но уличный фонарь светит прямо на лицо и от этого противного белого света хочется спрятаться. Голова уже не болит и я чувствую себя относительно хорошо. Переворачиваюсь со спины на живот и открываю глаза. Около кровати на стуле сидит кто-то. Поднимаю взгляд выше и натыкаюсь на знакомый взгляд тёмных глаз. Закрываю глаза и отворачиваюсь к стене. Привиделось, наверное…
— Вроде головой не билась, а глюки все равно есть… — тихо бурчу в подушку и закрываю глаза. Ощущение того, что я не одна не исчезает, наоборот только усиливается. Скрипит кресло и слышится шорох одежды. Гость встаёт и куда-то отходит от кровати. Куда мне не известно — ворс ковра поглотил звучи шагов.
— Как ты сюда попал? — наконец-то подаю голос, но лицом к парню не поворачиваюсь. Не хочу. И как только он уйдёт я сверну шею тому придурку, который умудрился найти его и привести именно тогда, когда нахождится в одном помещение с этим человеком мне не хочется.
— Твой брат позвонил Тсукишиме, а он сказал мне. — отлично, убью сразу двоих.
— Зачем ты пришёл? — в ответ молчание. Брюнет теперь, совершенно точно, смотрит на меня, но молчит. И это раздражает. — Зачем?!
Меня раздражает вся эта ситуация. Нацухи никто не просил его звать. Для чего он это сделал? Чтобы у меня была нянька на то время, пока он где-то шляется? Или он в свахи заделаться и решил, что так будет лучше? Ничего не будет лучше. Кагеяма последний, кого я бы хотела видеть сегодня, завтра и вообще все эти три недели до финала. Непонятная мне злость и ярость клокочут внутри; тело словно в жидкую лаву кинули и заставили там плавать. До скрипа зубов и белых пятен перед глазами хочется, чтобы он ушёл. Оставил меня одну наедине с собой и своими проблемами, горящей где-то рядом с желудком яркостью и нелепой обидой. Это все слишком для меня. И было бы просто замечательно, если бы Он это понял и оставил меня одну.
— Ответь на простой вопрос! — резко подскакиваю и поворачиваюсь лицом к «званному» гостью. В глазах на несколько секунд темнеет и мне приходится оперется на выставленные в перед руки, чтобы, хотя бы, не упасть лицом вперёд. Тобио реагирует почти мгновенно, делает шаг вперёд, готовясь в случае чего поймать мою тушку. Отменная реакция. Браво!
— Твой брат решил, что у тебя переутомление. — наконец-то подаёт голос и то, какие нотки я в нем улавливаю, создают неприятную пустоту в грудине. Он волновался, наверное, так же сильно как Юми и Нацухи. И это осознание странно щекочет затылок.
— Но ты не поверил? — усмехаюсь, немного печально. Потому что Тобио, пожалуй, лучше всех знает — я слишком хорошо слежу за тем, чтобы переутомления у меня не было; в спорте такая роскошь обходится слишком дорого.
— Нет.
— Правильно сделал. — не нахожу в себе силы посмотреть на него. Падаю обратно на кровать и вытягиваю руку вперёд, смотрю на свои пальцы, но такое чувство, будто не вижу ничего. Это немного странно. А значит, новость о Имай зацепила меня сильнее, чем могло показаться на первый взгляд. — Мой сокапитан попала в молодёжку. Если она выиграет два золота на национальных, то попадёт в олимпийскую сборную.
— А ты?
— А что я? — усмехаюсь, но внутри все сжимается. Трудно улыбаться, когда внутри нечто выжигает остатки тебя до пепла. — Меня было не видно не слышно полгода.
— Ты расстроена? — глупый вопрос Тобио. Очень глупый.
— Ты реально хочешь знать ответ? — приподнимаюсь на локтях и смотрю в упор. Я знаю, что выражение лица у меня сейчас обычное, можно сказать расслабленное. Но Тобио, как упрямый ребёнок, хочет знать ответы на все. И именно из-за этого, не задумываясь, кивает. И это, если не срывает табличку «не трогать», то точно заставляет снять приторную маску спокойствия. Мышцы лица наконец-то по-настоящему расслабляются и принимают ту форму, которую хотят. Скулы перестаёт сводить от мерзкой расслабленной улыбочки и губы наконец-то принимают искомую форму. Выгляжу я без всех этих масок откровенно паршиво; собственное отражение в зеркале я сегодня, честно говоря, испугалась. Смотрю на парня и три заветных слова даются мне чертовски тяжело. — Не то слово.