Золотая медаль на шеи Тобио казалась естественной и неотъемлемой частью его самого. Села, как влитая. А этот блеск в глазах и, казалось бы, почти незаметная улыбка. Как будто никто не видит этой минутки радости. Как будто этого не вижу я. И если для всех присутствующих победа «темной лошадки» была неожиданна и непредсказуема, то для меня это самый логичный исход событий. «Карасуно» — как команда слишком долго и упорно шли к своей цели, потом и кровью выбивали крупицы знаний и опыта. Я видела проекцию их через Тобио. И то, как он выкладывался ради этих заветных пяти сетов, стало ощутимо и осязаемо. Вон оно, блестит своим золотым боком посередине его грудины. И оседает не неподъемным грузом, а приятной тяжестью. В голове только мысли о победе — она опьяняет и делает тебя уязвимым — а в глотке сладкое и тянущее послевкусие. Мне хорошо знакомо это чувство; слишком хорошо. Оно все ещё течёт вместе с плазмой по венам. Обжигает внутренности и заставляет сердце биться чаще. Наркотик, от которого ты становишься зависим с первой капли.
После награждения сбегаю одна из первых. Сердце в груди мечется и бьется так, будто бы готово выпрыгнуть из грудной клетки при первом удобном случае. От — неожиданно проснувшейся — щемящей нежности начинает колоть под ребрами. В какой-то момент зарождается желание выловить Тобио в одном из многочисленных коридоров и обнять. Сказать, как рада за него и поздравить с победой, как советовал Нацухи. Но хвалённая гордость и принципы приказывают ногам уноситься прочь. Подальше от искушения. Подальше от человека, способного одним только взглядом поставить на место и заставить заикаться как наивная простушка. И если бы он был хоть чуточку умнее или наблюдательнее, то непременно использовал это против меня. Такова его натура. Кагеяме следовало бы поучиться у своего сэмпая тому, как использовать слабости противников против них самих; как сознательно и нарочно ставить кого-то в тупик.
Домой возвращаться совсем не хочется, как и идти на тренировку. Как никогда раньше хочется запереться в четырех стенах и никого не видеть. Родителей, брата, Юми, Кея и даже Тобио. Никого. Посидеть бы просто в тишине, уткнувшись носом в колени и знать, что если у тебя вдруг что-то переклинит, сорвав все пломбы, никто не увидит мою слабость. Что никто не увидит, какова расплата за любовь «Королевы» к «Королю». Слабость — побочный эффект того, что нормальные люди называют: «любовь».
Хладнокровие трещит по швам, расходиться, как края только что заштопанной раны. Собранное из рваных кусков самообладание, неаккуратно сшитое толстой хирургической нитью, расползается, как политый водой свежий шов. Под надломленной маской кровавые ошмётки того, что гордо именуется «душа». Гнилые остатки, ввёрнутые и перемолотые в кашу, понятия морали, эмоции и чувства. Собственные внутренние демоны кричат и воют, сходят с ума от вылитого на них ведра святой воды. Скрежет их зубов отдаётся мерзотным скрипом в черепушке, а острые когти ломают ребра и перемалывают внутренности своими когтистыми лапами. И никакие дыхательные практики и концентрация не помогают привести в порядок мысли. Не помогают отключиться от реальности и отдаться во власть инстинктам. Потому что рептильный мозг, отвечающий за первичные инстинкты, прикажет мне идти к тому, что мне нужно, а не чего я хочу. Выбитые на подкорках за долгие годы постулаты жалкий лепет по сравнению с тем, чего действенно хочется телу. Телу плевать, что я там себе навыдумывала; чувства, подкреплённые инстинктами, подталкивают к тонкой грани, заставляют балансировать на ней. А я могу лишь оттягивать тот момент, когда сорвусь прямиком в пропасть, оступившись на одной из миллиарда этих граней.
Знобит. На улице уже совсем стемнело и похолодало. Да и ещё бы мне было тепло, когда на мне джинсы и лёгкая майка. Местность вокруг едва знакома, но мозг услужливо вытаскивает из закромов памяти, чей дом в двух поворотах от этого места. И даже знать не хочется, откуда в моей голове появился навигатор, настроенные именно на тот дом. Ничего не хочется.
— Нитами? — раздаётся совсем рядом. Крупно вздрагиваю, потому что настолько потерялась в собственных мыслях, что не заметила появившегося рядом человека. Человека, который последний раз назвал меня по фамилии в середине лета.
— Привет. — голос чужой — низкий и хриплый — совсем не мой. Одно слово даётся настолько тяжело, что строит ему сорваться с губ, как на тело накатывает чудовищная усталость. Будто горы камней, ранее не имевшие вес, разом обрушились на плечи.
— Ты в порядке? — нет. Но кого это волнует? Ты и сам выглядишь не очень. Рад, это видно невооружённым взглядом. Но так же видно, залёгшие под глазами тени, даже не контрастирующие с такого же глубокого цвета глазами. Ты едва не валишься с ног от усталости, а я, кажется, просто медленно умираю внутри. И кому из нас нужно говорить: «Ты в порядке?»? А, малыш Тобио?
Но в слух всё равно ничего не говорю. Голова разом опустела; стала кристально чистой, как у младенца. От чужого взора хочется спрятаться, убежать и никогда больше не чувствовать настолько очевидный и осязаемый взгляд.
— Нитами?
Всего лишь моя фамилия, а в груди будто пробили сквозную дыру. Пробили, но варварским не прижгли края раны; заставили гнить оголенную плоть под палящим солнцем.
— Эй, скажи что-нибудь…
Хватает за руку и тянет на себя. Кожу под его пальцами жжёт, едва не вскрикиваю, но вовремя прикусываю язык. Чужое тело слишком близко, настолько, что я могу почувствовать биение его сердца. От парня веет усталостью. Она почти осязаемая, ещё чуть-чуть и можно схватить ее. Но ловлю только режущее без ножа беспокойство на дне глубоких, как Марианский желоб, глаз. Жадно впитываю его и едва не захлёбываюсь нахлынувшим осознанием.
— Пойдём. — все ещё держит за руку и тянет за собой, как маленького ребёнка. И я иду за ним, совсем не понимая, почему я не вырвала из его хватки свою конечность и не убежала куда подальше. Ответ так банален и очевиден, маячит перед глазами; а я с завидной упорностью стараюсь его не замечать. И так будет до тех пор, пока я окончательно не сломаюсь.
Свет в окнах дома Тобио не горит, но я вовсе не придаю этому значения. И только когда за моей спиной захлопнулась дверь, а по глазам резанул белый свет, все стало очевидно.
Хватка на запястье исчезает, только тогда, когда брюнет наклоняется, чтобы расшнуровать кроссовки. И титанических усилий стоит не дать деру в ту же секунду. Хоть здравый смысл и вопит о том, что беготня не к чему не приведёт, и если Судьба уже все решила, то лучше не противится, но щекочущий затылок страх давит и приказывает бежать. Страх, вперемешку с отчаянием. Отчаянием, которое с каждым мгновением затопляет сознание все больше. И присутствие Тобио только ускоряет процесс. Потому что рядом с ним можно не притворяться; потому что в памяти ещё свежи воспоминания о минутах слабости и о том, кто заставил подняться Королеву с колен.
— Ты едва стоишь на ногах. — говорю и одновременно снимаю кроссовки, просто поочередно наступив носками на пятки.
— Себя то видела? — неожиданно резко отзывается Тобио, сверкая злой синевой. Тут же осекается, глупо замерев на месте. — Что случилось? Выглядишь паршиво.
— Спасибо за честность. — усмехаюсь и сбрасываю сумку с плеча прямо на пол. — Зря беспокоишься, я в норме.