Аккуратно отмеряя, она помечала карандашом места для распиловки. Станок взвизгнул, когда она пропустила через него кусок древесины. Ее отец был плотником. Он обучил ее столярному ремеслу, и когда Диана что-нибудь пилила, она мысленно слышала его добрый голос, просивший ее поберечь свои бесценные руки.
— Окончен бой, пришла домой, — входя в дом, сказала Люсинда Роббинс.
— Привет, мам, — ответила Диана. — Тяжелый день?
— Нет, дорогая, — сказала ее мать. — Просто я ощущаю приближение своего выхода на пенсию в июле, и мое тело начало обратный отсчет.
— И сколько осталось? — с улыбкой спросила Диана.
— Восемьдесят семь, — ответила Люсинда, направляясь к Джулии, чтобы поцеловать ее. — Здравствуй, любимая. Бабуля дома.
Люсинда присела рядом с Джулией. Большие ясные глаза Джулии осмотрели все — пройдясь по необработанным доскам, готовым игрушечным домикам и открытому окну, прежде чем остановиться на лице бабушки.
Диана стояла чуть поодаль и наблюдала. Люсинда была невысокой и худощавой, ее коротко подстриженные волосы — седыми, а одежда яркой: синяя блузка поверх красно-коричневых брюк. Ее длинное ожерелье из полированных агатов было куплено на уличном рынке в Мехико, в ее единственном совместном круизе с отцом Дианы одиннадцать лет назад — в год рождения Джулии и его смерти.
— Мааа, — сказала Джулия. — Бааа.
— Она называет нас, — улыбнулась Люсинда. — Мама и Бабуля.
— Правда? — спросила Диана, поразившись своему неверию.
— Да, — убежденно сказала Люсинда. — Конечно.
У Джулии была гиперчувствительная кожа, и Диана погладила ее белесые волосы так нежно, как только могла. На ощупь они были шелковистыми и тонкими. Они волнами спускались за уши девочки — подобно мягким светло-золотистым ручейкам.
— В возрасте Джулии у тебя были такие же кукурузного цвета волосы, — сказала Люсинда. — Шелковые и красивые. Теперь, скажи мне, что говорит Алан?
— Ох, мам. — Диана нервно сглотнула.
Люсинда схватилась за сердце.
— Дорогая?
Диана покачала головой:
— Нет, никаких плохих новостей, — сказала она. — То есть вообще без новостей. Ничего определенного, все по-старому.
— Она подросла?
— На одну восьмую дюйм[4].
— А это не много? — хмурясь, спросила Люсинда. — За такой короткий срок?
— Нет! — резко ответила Диана, хотя и не собиралась кричать. — Это не много. Это абсолютно нормально, мам.
— Хорошо, дорогая, — сказала Люсинда, приняв позу Будды, как это про себя называла Диана: прямая спина, безмятежный взгляд, руки сложены у подбородка, словно в молитве. Возможно, внутри у нее было то же смятение, что и у Дианы, только она его лучше скрывала. — Ты с ним не ссорилась? — спросила она.
— Ссорилась?
— С Аланом, — сказала ее мать. — На сегодняшнем приеме…
— Ну… — нерешительно ответила Диана, вспомнив выражение лица Алана в тот момент, когда они покидали его офис.
— Диана?
— Почему он мне так сильно напоминает Тима? — проговорила она.
— Ох, дорогая.
— Походки у них похожи, — сказала Диана. — Их голоса звучат одинаково. У Алана волосы темнее, но летом они светлеют. Он носит очки, но когда снимает…
— Внешнее сходство, — сказала Люсинда.
— Я и сама себе это говорю, — ответила Диана. — Я чувствую себя так плохо, постоянно злясь на него. Каждый раз, когда я думаю о Тиме, у меня ноет живот. Я лежу, не сомкнув глаз, ненавидя его за боль, которую он причинил Джулии, но главное — я ненавижу его за то, что он бросил меня. Это так ужасно, будто я проглотила камень.
— Ой, ой, — вздохнула Люсинда.
— Я знаю. А когда я вижу Алана, то вспоминаю о Тиме. И у меня сразу всплывают мысли о боли и предательстве и о том, как яростно я ненавижу его брата…
— Нет, — прервала ее Люсинда. — Вот в это я не верю.
— Это так, мам. Я ненавижу Тима.
— Но я сомневаюсь, что бы Алан вызывал у тебя такие эмоции. Это невозможно. Он и не мог бы — он слишком хороший. Он беспокоится о тебе и о Джулии, он всегда рядом. Ты все придумываешь сама. Откуда бы ни взялись эти чувства, просто не забивай ими голову.
Диана подумала о глазах Алана, как они светились добротой и нежностью, когда он смотрел на Джулию. Она мысленно представила его ладони, обследующие тело Джулии, держащие ее искривленные ручонки так, словно они были самой великой драгоценностью во всем белом свете.
— Я знаю, что он хороший, — тихо сказала Диана.
— Дорогая, послушай меня, — сказала Люсинда. — Когда ты говоришь о проглоченном камне, я понимаю, что с тобой происходит. Ты сильна, ты взвалила бремя этого мира на свои плечи, но те гнетущие чувства, о которых ты говоришь, разрывают тебя на части.