— Ну, что ж, тогда вы, вероятно, не откажетесь прочитать это письмо? — внезапно сказала женщина. Единоборство мужчин кончилось, управляющая брала игру на себя.
Он медленно и внимательно прочел письмо. В его подлинности не могло быть никаких сомнений. И подпись, и даже сорт бумаги, на которой в министерстве писали такого рода документы, были ему хорошо знакомы. Все без обмана. Стало быть, это конец его миссии — женщине предоставлялось право забрать у него секретные бумаги, с какой целью — не указывалось.
— Как видите, — сказала женщина, — вам не доверяют.
— Почему же вы не предъявили мне это письмо, когда я приехал?
— Доверять вам или нет — было оставлено на мое усмотрение.
Фантасмагория! Ему поручили доставить бумаги в Лондон; мистеру К. велели следить за его передвижениями по городу, но не сообщили о секретном смысле его миссии; этой бестии готовы были доверить и документы, и содержание задания, но опять-таки с оговоркой «только в крайнем случае» — если его поведение окажется подозрительным. Он вдруг сказал:
— Вам, конечно, известно содержание бумаг.
Она отрубила:
— Конечно.
Но он понял по ее каменному лицу игрока в покер — ни черта она не знает. Следовательно, это еще не конец сложным хитросплетениям полудоверия и полуобмана. А что, если министерство ошиблось, что если он отдаст им документы, а они продадут их Л.? Он знал, что верить можно только себе. Больше он ничего не знал. В комнате отвратительно пахло дешевыми духами — единственный признак того, что здесь жила женщина. И это было противно, как пахнущий духами мужчина.
— Теперь вы видите, — сказала она, — что можете ехать обратно? Ваша работа закончена.
Ситуация была одновременно слишком простой и слишком неопределенной. Министерство полностью не доверяет ни ему, ни им, ни вообще кому-либо на свете. Они в свою очередь не верят друг другу. Только каждый в отдельности знает о себе, честен он или ведет двойную игру. Мистер К. знает, как К. собирается поступить с документами. Управляющая знает собственные намерения. Ни за кого нельзя поручиться, — только за себя. Он сказал:
— Мне таких приказов не давали. Бумаги останутся у меня.
Мистер К. закричал пронзительно:
— Если вы будете действовать за нашей спиной…
В прыгающих глазках полунищего преподавателя энтернационо горели жадность и зависть. Да и чего ждать от человека с такой зарплатой? Под покровом высоких идей в измученных душонках идеалистов нередко вызревает предательство.
Управляющая тянула свое:
— Вы — человек сентиментальный. Буржуа, профессор. Со склонностью к романтике. Если вы нас обманете, с вами такое будет… Вам даже трудно себе представить, что произойдет.
Теперь он боялся взглянуть ей в лицо, как страшился бы заглянуть в преисподнюю. Она умела действовать на воображение. Прыщи на лице казались следами какого-то постыдного акта, от которого она так и не оправилась. Он вспомнил слова Эльзы: «Она как сумасшедшая».
— Кого обману? Вас или народ?
Он, действительно, не был уверен, как следует понимать ее слова. Стоя перед людьми, которые вполне могли оказаться его врагами, он чувствовал себя потерянным и измученным. Чем дальше уходишь от открытой схватки, тем больше ты одинок. Можно только позавидовать тем, кто сейчас в окопах, на передовой… Он вдруг и впрямь ощутил себя там — ему почудился звон колоколов пожарных машин, завывание карет скорой помощи. Налет окончился, откапывают трупы, спасательные команды осторожно разгребают груды щебня, ищут заваленных. Бывает, нечаянно ломом приканчивают тяжелораненого. Мир вокруг него вдруг окутался туманной дымкой, похожей на уличную пыль после налета. Ему стало плохо. И снова возле самого его лица та же мертвая кошка — кошачий мех почти касается его губ, а он не может даже шевельнуться.
Комната закачалась. Голова управляющей раздулась, словно пузырь. Он услышал, как она сказала:
— Заприте дверь, быстрее.
Надо взять себя в руки. Что они хотят с ним сделать? Враги они ему?.. Или друзья?.. Он вдруг понял, что стоит на коленях. Время замедлило ход, стало тягучим. Мистер К. с ужасающей медлительностью плыл к двери. Пыльная, как кошачья шкура, черная юбка управляющей касалась его губ. Ему хотелось завопить, но мешало чувство собственного достоинства, точно кляпом заткнувшее ему рот. Даже если на темя обрушивается дубинка тюремщика, все равно нельзя кричать. Управляющая, склонившись над ним, шипела: «Где бумаги?» И опять омерзительная смесь дешевых духов и никотина — полубаба, полумужик…