— Не пообедать ли нам где-нибудь в другом месте? Здесь слишком людно.
Бояться, конечно, было нечего, но, увидев в ресторане эту сутулую, тощую спину, он почувствовал себя беззащитным, будто стоял в тюремном дворе у голой стены, перед взводом целящихся в него солдат.
— Тут поблизости ничего нет. А чем вам здесь-то плохо? — Она взглянула на него с подозрением. — Много народа? Ну и что? Кажется, вы все-таки собираетесь выкинуть какой-то номер.
— Никаких номеров. Просто я полагаю…
— Я пойду помою руки, а вы ждите меня здесь.
— Хорошо.
— Я на минутку.
Едва она ушла, он оглянулся в поисках туалета — ему требовались холодная вода и время, чтобы поразмыслить, как действовать дальше. Нервы его стали пошаливать, на пароходе он чувствовал себя куда увереннее. Его пугали даже такие мелочи, как хлопок прохудившейся камеры. Он поискал глазами администратора с моноклем. В вестибюле было полно народу. Заведение явно процветало, вопреки, а может быть, благодаря, туману. То и дело тявкали гудки машин, подкатывавших из Дувра и Лондона. Наконец он высмотрел администратора, тот беседовал с пожилой седовласой дамой.
— Да, да, такой рослый, — говорил администратор. — У меня есть снимочек, не желаете ли взглянуть? Я сразу вспомнил, что ваш муж просил ему подобрать…
Слова его звучали неубедительно, глаза бегали с одного посетителя на другого. Задубелое лицо с резкими рублеными чертами выдавало в нем солдафона с изрядным стажем армейской службы за плечами. Эмоций на его физиономии было не больше, чем у чучела на витрине зоомагазина.
— Извините, пожалуйста… — начал Д.
— Конечно, первому встречному я такого пса не продам, — администратор круто повернулся к Д. и включил улыбку, словно щелкнул зажигалкой. — Позвольте, где-то мы с вами встречались? — В руке у него был снимок жесткошерстного терьера. — Отличная родословная, а стойка! А зубы!..
— Простите, я хотел спросить…
— Извините, старина, я вижу, к нам Тони пожаловал, — и человек с моноклем испарился.
— Бесполезно о чем-нибудь его спрашивать, — сказала седовласая дама и добавила без церемоний: — Если вам нужен туалет — вниз по лестнице.
Туалет был явно не в стиле Тюдоров — сплошь стекло и черный мрамор. Д. снял пиджак и повесил на крючок. В туалете кроме него никого не было. Д. наполнил раковину холодной водой. Нужно привести нервы в порядок — прикосновение холодной воды к голове обычно действовало на него как электрический разряд. Нервы были до того напряжены, что он молниеносно обернулся, когда кто-то вошел в туалет — судя по внешности, шофер одной из машин. Д. окунул голову в холодную воду и выпрямился. Вода стекала на рубашку. Он нащупал полотенце и прежде всего протер глаза. Стало легче. Рука его совсем не дрожала, когда, обернувшись, он произнес:
— Что вы там делаете с моим пиджаком?
— О чем это вы? — спросил шофер. — Я вешаю свой пиджак. Нечего на меня наговаривать.
— А мне показалось, что вы собираетесь что-то взять из моего кармана, — сказал Д.
— Тогда зови полицейского, — ответил шофер.
— У меня нет свидетелей.
— Зови полицейского или проси прощения, — шофер был здоровенный мужик под два метра. Он с угрожающим видом двинулся к Д. по сверкающему полу. — Сейчас я тебя хорошенько проучу, мозги вон вышибу. Инострашка паршивый, шляются тут, жрут наш хлеб, думают, им все можно…
— Вероятно, я ошибся, — сказал Д. примирительно. Он и впрямь засомневался. Может быть, этот тип — заурядный карманник, к тому же он еще ничего не успел украсть.
— Вериятно, он ошибся. А я вот, вериятно, из тебя сейчас душу вытрясу. Так не извиняются.
— Я готов принести извинения в любой форме, в какой вам будет угодно, — сказал Д. Война убивает в людях чувство стыда.
— Значит, драться — кишка тонка? — сказал шофер.
— Зачем мне с вами драться? Вы и сильнее, и моложе.
— Да я справлюсь с дюжиной таких паршивых латиносов…
— Ничуть не сомневаюсь, что это в ваших силах.
— Издеваешься, да? — сказал шофер. Один его глаз косил в сторону, казалось, что он говорит, все время поглядывая на каких-то зрителей. Возможно, подумал Д., и впрямь есть зрители.
— Если вы считаете, что я над вами издеваюсь, я готов еще раз принести свои извинения.
— На черта мне твои извинения, захочу — ты мне подметки лизать будешь.
— Весьма возможно.
Пьян он или кто-то подучил его затеять скандал? Д. стоял спиной к раковине. Его слегка подташнивало от надвигающейся беды. Он ненавидел физическое насилие. Одно дело убить человека пулей или самому быть расстрелянным — это механический процесс, который противоречит лишь воле к жизни или вызывает страх перед болью. Другое дело — кулак. Кулак унижает, быть избитым — значит вступить в постыдное отношение с насильником. Д. испытывал к этому такое же отвращение, как к связям со случайными женщинами. Он ничего не мог с собой поделать, то и другое было противно.