Мы с И. Е. Петровым объяснили общее положение и наши возможности. Взяли на учет конкретные нужды, но нереальных обещаний не давали. Разговор получился хороший - понимали друг друга с полуслова. Желая товарищам на прощание боевых успехов, твердо знали, что все мыслимое они сделают.
После совещания решили проехать на правый фланг обороны, в первый сектор, комендант и военком которого не могли прибыть в инкерманский госпиталь из-за осложнившейся к вечеру обстановки.
Генерал Петров, колесивший вдоль линии фронта каждую ночь, взялся показать водителю кратчайший путь. Но в темноте мы проскочили нужный поворот. Как назло, никто не останавливал машину для проверки документов. Проехав еще метров 100-150, констатировали, что находимся неизвестно где. Вдобавок начали шлепаться невдалеке мины - очевидно, мы слишком приблизились к переднему краю и немцы открыли огонь на звук мотора. Наконец встретили патруль - оказалось, что приехали все-таки туда, куда надо. Тут поджидал нас и Петр Георгиевич Новиков (комиссар сектора был на переднем крае), которому уже сообщили, что мы едем.
Комендант сектора доложил, что противник пока притих - видно, до утра. Отойдя немного от машины, обсудили положение на правом фланге, существенно ухудшившееся после того, как гитлеровцы овладели высотой, контролирующей Балаклавскую долину. Командарм дал указания на наступающий новый боевой день.
Небо уже светлело. Пока доберешься до города, над дорогами появятся «мессеры» и уж не отвяжутся от машины. Иван Ефимович предложил ехать с ним на его передовой пункт управления. Но в пути попали под прицельный артобстрел - машину углядел какой-то фашистский наблюдатель. В предрассветных сумерках разрывы снарядов похожи [296] на безобидные деревца, внезапно возникающие у дороги. По счастью, они все время опережали нас - снаряды ложились с перелетом.
* * *
16 июня стал уже не угрозой, а реальностью вражеский клин в стыке частей первого и второго секторов. Противник захватил усадьбу совхоза «Благодать», но прорваться оттуда на Ялтинское шоссе ему не дали. На следующий день самый сильный натиск вновь испытывал четвертый сектор, где Манштейн ввел в бои резервы, прибывшие с Керченского полуострова. Вечером, потеснив ослабленные подразделения нашей 95-й дивизии, враг вышел южнее Любимовки к морю. 30-я батарея оказалась в окружении.
Я уже говорил о том, какую роль играла «тридцатка» в Севастопольской обороне. С началом июньского штурма немцы прилагали особые усилия, чтобы вывести ее из строя. На нее налетали бомбардировщики группами по 50-60 самолетов. По ней били самые тяжелые осадные орудия. Но артиллеристам, возглавляемым майором Георгием Александровичем Александером и старшим политруком Ермилом Кирилловичем Соловьевым, удавалось устранять серьезные повреждения материальной части. Не раз и не два, а целых пять раз с начала июньских боев умолкшая было батарея вновь оживала.
18 июня окруженная «тридцатка» выпустила по врагу последние имевшиеся в башнях снаряды. Ее личный состав, как уже было в декабре, занял круговую оборону. Два дня на подступах к батарее шел бой, доходивший до рукопашной. Потом батарейцы - их было около 200 человек - и сражавшиеся вместе с ними бойцы армейских подразделений укрылись в подземельях.
С батареей прервалась всякая связь. Мы не раз обсуждали, как помочь «тридцатке», как деблокировать ее. Но попытки сделать это теми силами, которые имелись на приморском участке фронта, остались безрезультатными. А организовать здесь контратаку силами более крупными не позволяло тяжелое положение на соседних участках, где враг рвался к Северной бухте.
О последних днях боевого коллектива 30-й батареи, продержавшегося под умолкшими башнями до 26 июня, удалось узнать лишь много времени спустя. Из немецких оперативных документов стало известно, что для штурма батареи и овладения ею были назначены два батальона 213-го пехотного полка, 132-й саперный полк и батальон 173-го [297] саперного. А потом понадобились и другие части. Что только не пускалось в ход - и подожженный бензин, и специальные гранаты, образующие удушающий дым, и заряды взрывчатки. Тол, который гитлеровцы закладывали у башен, амбразур и выходных дверей, не мог сокрушить броню, но пламя и взрывная волна, проникавшие внутрь, обжигали и калечили людей. Последним убежищем нескольких десятков батарейцев стал подземный коридор между командным пунктом и башнями. Забаррикадировавшись, артиллеристы расширяли водосток, ведущий в Бельбекскую долину: была надежда, что по нему удастся вырваться из вражеского кольца небольшими группами.
Но гитлеровцы уже знали про этот путь из подземных казематов и блокировали водосток. Артиллеристы, выбиравшиеся на поверхность, были убиты или схвачены. Майор Г. А. Александер, гневно отвергнувший гнусное предложение перейти к немцам на службу, погиб в фашистском застенке. Комиссар Е. К. Соловьев, тяжело, раненный, не способный двигаться, находил в себе силы поддерживать дух товарищей, а потом покончил с собой, чтобы избежать плена. Лишь очень немногие из батарейцев остались в живых. Стойкость и мужество комендоров «тридцатки» навсегда вошли в героическую историю Севастопольской обороны.
Перевес в численности войск и огневой силе, господство в воздухе обеспечивали врагу постепенное приближение к Северной бухте. 18 июня он овладел районом Братского кладбища. Если говорить отвлеченно, продвижение немцев было ничтожным, а давалось оно им недешево. Сам Манштейн потом вынужден был признать: «…Несмотря на эти с трудом завоеванные успехи, судьба наступления в эти дни, казалось, висела на волоске. Еще не было никаких признаков ослабления воли противника к сопротивлению, а силы наших войск заметно уменьшились»{43}.
Но в севастопольских условиях от перемещения линии фронта даже на несколько сот метров зависело слишком многое. Захват гитлеровцами Братского кладбища означал, что весь город, давно обстреливаемый немецкой артиллерией, теперь досягаем и для минометного огня. И мы не могли больше пользоваться ни Северной, ни Южной бухтами.
О создавшемся положении говорилось в радиограмме Военного совета флота, адресованной И. В. Сталину, Н. Г. Кузнецову, С. М. Буденному, И. С. Исакову. [298]
«Из всей обстановки видно, - докладывали мы, - что на кромке северной части Северной бухты остатки прижатых наших войск долго не продержатся… Наш следующий рубеж борьбы - южное побережье Северной бухты, гора Суздальская, Сапун-гора, высоты Карагач, где еще есть наши войска»{44}.
Боевой дух, стойкость севастопольцев оставались исключительно высокими. Не могу не рассказать об одном боевом эпизоде, пусть частном, не влиявшем на общий ход событий, но очень уж ярко отразившем столь характерное для тех дней бесстрашие наших людей.
Две шлюпки с моряками-разведчиками, вышедшими из Севастополя на боевое задание, держали курс к берегу, занятому противником. На шлюпках - шестерке и четверке - находилось 18 человек во главе со старшим лейтенантом Николаем Федоровым. Когда обнаружилось, что интересовавший их участок берега сильно освещается ракетами и скрытно приблизиться к нему не удастся, лейтенант принял решение отойти мористее до следующего вечера - погода стояла тихая, над морем сгущался предутренний туман.
Через некоторое время послышался шум моторов, и из тумана вынырнули два немецких сторожевых катера. С них крикнули на шлюпки: «Хальт!»
На катерах были пулеметы и автоматические пушки, у разведчиков - ручные пулеметы и личное оружие. Однако на гребных шлюпках от катеров не уйти, и разведчики приняли бой. Это было естественно, быть иначе просто не могло. Но вот что произошло дальше.