Мои плечи опустились.
– Так ты не доверяешь мне.
Его глаза открылись.
– Я бы доверил тебе свою жизнь.
– Но не жизни остальных в лагере, – я отмахнулась, и это вывело его из себя.
– Есть много места между доверием и недоверием. Или ты еще не поняла?
– Не знаю. Я думала, что узнала достаточно о доверии сегодня.
– У тебя все черно–белое. Так или не так. И нет места для ошибок. Как жить с такими рамками?
– Слушай, это уже надоело, Кэллам. Я или доверяю тебе, или нет. Ты или доверяешь мне, или нет. Ты не можешь немного доверять. Прости, это так не работает.
Он хмуро смотрел на деревья, а я – на него.
– Самое время, – он прошел к рюкзаку у дерева, опустился и расстегнул его.
Я смотрела на него в смятении. Я была близка к слезам или взрыву, и я не понимала, что он делает.
– Еще неизвестно, кто кому не доверяет, – Кэллам вытащил руку из рюкзака. Он держал стопку бумаг.
– Я могу узнать, о чем ты? – я сделала шаг к нему, но поняла. Ему не нужно было приближаться, он протягивал руку так, словно собирался сжечь бумаги. – Кэллам, дай объяснить… – запиналась я. Я пришла сюда ссориться с ним из–за его поступка, а не оправдываться.
– О, ты отлично все объяснила, когда сочинила оценки всех моих тестов за этот месяц, – он разжал пальцы, и бумаги полетели на землю.
Я шагнула к бумагам, желая поднять их и объяснить.
– Как ты узнал?
– Когда я провел тест самостоятельно утром и вместо максимума, что уже легко мне давался, едва набрал две трети, – он прошел по тестам, вдавливая их в землю. – Я подумал, что просто день не сложился, так что вытащил старые тесты и вскоре понял, что таким был весь месяц. Как и вся моя жизнь.
– Это было для уверенности, понимаешь? Чтобы ты думал, что делаешь прогресс, и не сдавался, – я ощущала слезы. – Ты становился все лучше с каждым тестом. Ты старался этим летом.
– Но не на эти изменения ты надеялась, да? Это не для колледжа, да? – Кэллам прислонился к каменной стене. Он не смотрел на меня.
– Я пыталась помочь. Если бы я знала, что ты поймешь, то не сделала бы этого, – я все смотрела на разбросанные тесты. Я хотела как лучше, когда не отмечала некоторые неправильные ответы, но это уже не имело значения.
– Забавно, что я не хотел поднимать тему, – Кэллам пожал плечами, холодный и неприступный. – Я хотел прочистить голову днем, а потом сжечь все тесты ночью. Я понял, что ты пыталась, скорее всего, придать мне уверенности, – он прислонил голову к камню, смотрел на деревья. – Но ты напомнила, как в твоем мире работает доверие, и что ты или доверяешь, или нет, – он сделал паузу и фыркнул, звуча отдаленно. Я таким его еще не слышала. – Тогда и я могу или доверять тебе, или нет.
Я хотела побежать к нему. Обнять его и извиниться, постараться объяснить так, чтобы он понял, зачем я так сделала, и почему мне было так сложно доверять.
Я опоздала.
Кэллам оттолкнулся от камня, поднял рюкзак через миг.
– Считай, что я тебе не доверяю, – он не смотрел на меня, проходя мимо. – Я уже знаю насчет твоего доверия ко мне.
– Кэллам, – прошептала я.
Он не остановился.
– Не надо, – сказала я громче, глядя ему вслед.
– Что не надо? – он развернулся. – Мне хватило людей в жизни, которые думают, что я не справлюсь без их жалости. И мне не нужно, чтобы моя девушка так думала. Оставь меня, Финикс.
Я слышала эхо своего дыхания в ушах.
– Кэллам, прошу…
Он шел по дорожке. Я налажала. Серьезно.
– Мы всегда знали, что лето закончится, Финикс. Просто это произошло на две недели раньше, чем мы планировали.
ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ
Теперь я бегала одна. Училась одна. Все делала одна.
Я понимала, что так будет, если доверял мне только мой младший брат.
Прошло двенадцать дней с разговора у гряды Паттерсон, и я ощущала каждую секунду. Все говорили, что время стирает боль, но я могла уверенно сказать, что это бред. Время не стирало боль, а усиливало ее. Делало ее острее. Заметнее. Страшнее. И все становилось болью.
Я не могла оправиться, как с Китсом. Потому что Кэллам был не просто парнем, а тем парнем.
Так что я развалилась за две недели. Я не знала, что со мной будет еще через две недели. Вид не был приятным.
Тем утром я опередила будильник. Я не могла спать, и это было еще одним эффектом того ощущения, будто сердце вырвали из груди и порвали на лоскутки.
Я вышла из комнаты, стараясь не будить Гарри, потому что он следил за мной в последнее время. Когда я ловила его взгляд, он будто следил за пленником, что мог убить себя, в облике его старшей сестры. Его запястье было все еще перевязано, но становилось лучше. К началу школы бинты снимут. Даже мама пыталась помочь мне в последнее время. Она не знала, что мне было нужно, но все равно пыталась.
Я не позавтракала привычно бананом или батончиком, я пошла по кухне, открыла скрипящий холодильник как можно тише.
Рано утром было холодно, прохладнее, чем вчера утром и до этого. Лето заканчивалось, и, хоть я старалась сделать вид, что это не так, я знала, что осталось два утра до возвращения… куда–то. В Калифорнию.
Я не была готова признать, что это конец. Не хотела махать белым флагом. У меня еще была пара дней. Два дня, чтобы разобраться в жизни.
Это ведь так просто.
Плечи опустились, я устроилась на ступеньке, чтобы обуться. Я не ждала, что он будет ждать меня, прислоняясь к старой сосне перед крыльцом домика, но все равно проверяла каждое утро. Часть меня надеялась, что он появится одним утром в кроссовках и с улыбкой, будто ничего не случилось. Я знала, что смогу забыть прошлое, если сможет он. Это уже не было важным – мы ранили друг друга. Старались как лучше, но не вышло, да?
Я знала это теперь… но почему не поняла это двенадцать дней назад, когда это могло все изменить?
Я со второй попытки завязала шнурки, заставляла себя мысленно встать со ступеньки, когда дверь заскрипела за мной. Я скривилась от пронзительного звука.
Я подозревала, что Гарри пришел меня проверить, но, когда оглянулась, чуть не упала с крыльца.
– Идеальное утро для бега впервые за два года, да?
Я обернулась и напряглась всем телом.
– Когда ты вернулся? – холод пробрался в мой голос.
– Поздно ночью. Или рано утром, это как посмотреть. Я не хотел будить тебя и Гарри.
Я хмуро смотрела на деревья.
– Мы уезжаем через два дня. Ты пропустил все лето. Зачем вернулся сейчас?
– И пропустить такое утро для бега? Это стоило шестичасовой поездки.
Я едва могла говорить с папой. Я так злилась на него и обстоятельства… ужасно злилась.
Я встала и пошла прочь.
– Приятной пробежки.
– Финикс, – его голос изменился, зазвучал по–настоящему. Я замерла, но не оглянулась.
Ступени скрипнули, он спустился по ним.
– Прости, – сказал он, его голос дрогнул на последней гласной. Ком подступил к моему горлу. – Мне так жаль, милая. Знаю, я подвел тебя, Гарри и вашу маму, но я сделаю все, чтобы исправить это. Я все исправлю… – он кашлянул. Казалось, в его горле тоже что–то застряло. – Если ты дашь мне второй шанс. Я не заслуживаю этого, но прошу.
Я не дышала. Я поняла это, когда вдохнула с шумом. Мои плечи дрожали, и я хотела убежать, но не могла пошевелиться. Ноги приросли к месту.
Не поздно ли? Все уже сделано – дом уже не наш, мы с Гарри меняли школы, оставляя друзей и все знакомое. Что осталось исправлять?
Я не знала, что он подходил ближе, пока его ладонь не легла на мое плечо. Сначала робко, словно он ждал, что я отойду или отобью его руку. Я не двигалась. Папа впервые за долгое время касался меня с чем–то, похожим на тепло. Я забыла, какими сильными были его руки, и как они придавали мне сил, словно рядом с ним мне ничто не могло навредить.
Я не знала до этого, что скучала по нему. Я так сосредоточилась на злости, предательстве и разочаровании, что закрывала этим суть проблемы – тоску по нему. По настоящему папе.
Я выдохнула, и все внутри расслабилось. Или все стало целым. Я не знала точно.
– Прости, – его голос дрогнул снова, он сжал мое плечо, и я развернулась. – Прости, – прохрипел он, кадык покачнулся. Он медленно обвил меня руками и притянул к себе. Это было нежно и сдержанно, он давал мне шанс вырваться, если я хотела.
Но мои руки обвили его в ответ. Я обняла папу. Он обнял меня.
Я плакала. И он плакал.