— Да, — спохватился Карел. — Тем не менее я хочу обратить внимание всех, и в особенности твое, Владимир Антоныч, как руководителя нашей ячейки. Заявки подало восемьдесят процентов населения Земли и сателлитов. Наш юный товарищ, к которому мы все так хорошо относимся, вдруг оказался среди окаянных двадцати, не заботящихся о великих свершениях человечества. Вот. А теперь, — он поднес бокал ко рту, — пожелаем успеха первым переселенцам! От них зависит успех всей миссии. Висящий сейчас в тридцати миллионах километров от нас корабль с двумястами человеками на борту, загруженный гигантским запасом продовольствия, стройматериалов и необходимого… э… инвентаря (все прыснули), уходит в свой исторический рейс. Ура, товарищи! Пожелаем им успеха!
Держа бокалы в вытянутых руках, все встали, гусарски отбросив распрямленными ногами легкие пуфы, и со вкусом, ребячась, заорали «ура». Тут же, будто в ответ на их прорвавшийся восторг, на экране полыхнула крохотная оранжевая вспышка, и крик персонала сам собой налился серьезностью.
Персонал завидовал.
Потом Володя, осушив бокал, взъерошил вихры, подумал секунду, возведя очи горе, растопырил грудь и запел «Интернационал». Возбужденно смеясь, все подхватили, и только Карел сохранял серьезность, ибо положение обязывало его считать кощунством петь такую песню с улыбкой.
…Бекки уткнулась лбом в холодную шероховатую панель. Машины едва слышно гудели, пощелкивал перфоратор. Ну, пусть же случится, отчаянно думала она. Господи, сделай так, чтобы ему повезло. Ведь я же вижу, вижу, какой он сегодня, из-за этого проклятого старта. Только одно может ему помочь — удача, господи, дай ему удачу, дай победу, я одна не могу ему помочь, это для него важнее, чем я. Она закусила губу. Три с лишним часа она вела предварительную обработку сегодняшних регистрограмм, то и дело встряхиваемая нервной холодной дрожью, просчитывая и проверяя все дважды, трижды… Теперь оставалось ждать. Господи, помоги нам, и, может, я краешком сознания впрямь поверю, что ты есть… Горели бесчисленные табло, ходили взад-вперед стрелки по неисчислимым шкалам, перфоратор извергал бесконечную ленту, ее перехватывал мерно вращающийся приемный барабан, и Бекки никак не могла заставить себя сделать шаг и посмотреть, что там, на ленте. Никак не могла.
— Однако уже час пополуночи, и я злоупотребил твоею выносливостию, мнится мне, — проговорил Володя, поднимаясь с дивана. — Отчего бы тебе, Бомбист Юрьевич, не возобновить прекрасную привычку стелить по утрам ложе? — он стал аккуратно поправлять помявшееся под ним одеяло, поправил и остался стоять.
— Хлопотно, — застенчиво улыбнулся Мэлор.
— Сиречь не хочется… А боярыня твоя что ж смотрит?
— И ей хлопотно… Расти его потом ввечеру, когда глаза уже слипаются, — Мэлор взял обеими руками огромную свою чашку, наполненную кофе, и изрядно отпил. — Вон, мы тут треплемся с тобой, а она сегодняшний материал обрабатывает…
Володя всплеснул руками:
— Эксплуататор трудового народа! Индо слёзы из очей моих… Завтра, что ль, не поспеете?
— Завтра еще не скоро, — пробормотал Мэлор, пряча глаза, и в этот миг дверь с едва уловимым вздохом растворилась, сиреневый сумрак каюты распорол яркий сноп света из коридора; он пресекся, пропуская Бекки, опять вспыхнул, а потом быстро сжался, превратился в тонкое лезвие и пропал, задавленный сомкнувшейся дверью; Бекки замерла на пороге.
— Привет, — сказала она Володе удивленно, но обрадованно. — Опять полуночничаете?
Концы толстых рулонов, пестрых от чисел и многоярусных формул, свешивались, покачиваясь, с ее рук. Мэлор вожделенно сглотнул, поспешно поставил чашку, его руки потянулись к рулонам.
— С чем возвернуться пожаловала, боярыня-красавица? — не выдержал и Володя.
— Ни с чем, ребята. Результат прежний, — со вздохом сказала Бекки. В ее голосе так и напрашивалось виноватое: вы уж не бейте меня за это…
Мэлор вцепился в чашку и стал гулко пить.
— Вот… — произнесла Бекки беспомощно и жалобно и, словно фокусница, начала поспешными зигзагами расшвыривать на пол ленту с рулона, наспех всматриваясь в то, что пробегало у нее между пальцами. Расшвыряла метров десять, остановилась, протянула ленту Мэлору. Мэлор замотал головой.
— Да верю я…
— Засим, пожалуй что, я и откланяюсь, — сказал Володя негромко. — Боярину тароватому — слава, а боярыне-красавице и пуще того… Не горюй, боярин, каки твои годы; четвертый день серии токмо, вельми пустяшный срок…
Он нерешительно потоптался, опять разгладил одеяло, поцеловал, нырнув в рулоны, руку Бекки (Бекки тихонько засмеялась, попыталась, помогая ему, выпростать ладонь из бумаги).