— Тут первобытное спокойствие, никакого порядка, и трудно что-либо исправить…
— Вижу, работа тебе не по душе… Как я в тебя верила! — сказала она и, резко развернувшись, засеменила по направлению к читальне.
— И уже нет?! — догнал ее голос Рада.
До сих пор Рад не ощущал так остро шум. Ноги гудели от дневной суеты, он шел без какой-либо определенной цели и оказался перед мраморной глыбой. Рядом стояла гипсовая модель, закрытая полиэтиленовой пленкой. Бородатый мужчина целыми днями размахивал здесь молотком, его долото выдалбливало линии и складки знакомого лица. Только один раз подошел Рад к гранильщику и смутился: его отец рождался из мертвого камня. Уходил с тревожным чувством. Ему казалось, что он должен подойти поближе, чтобы услышать слова отца, которые тот когда-то говорил ему.
Все вокруг окутал мрак, кое-где на главной улице загорелись люминесцентные лампы. Прислушался — на дороге со стороны сельсовета послышались шаги.
— Возвращаешься домой? — спросил человек гортанным голосом.
— Разве сам не видишь?
Шаги затихли.
Он, отец ее, оказался прав в своих сомнениях и предупреждениях. Она избавилась от его тени, однако выиграла ли что-нибудь от этого?
Марина старалась не глядеть на седого мужчину, стоявшего у порога.
— Хватила горя… Будешь плакать горькими слезами.
— Ты знаешь, отец, когда мама умерла, я сразу выросла. Теперь чувствую, что старею. Около тебя.
Тонков что-то пробурчал себе под нос и хотел уйти.
— Еще не успел сказать «добрый вечер» и… Куда опять? К Ягоде Шилевой? — бросилась с плачем в постель Марина.
Ангелия Тонков постоял около нее, борясь с желанием пожалеть, успокоить, махнул рукой и вышел. Дорога между двумя рядами домов была наспех обозначена бордюрами. Ангелия шел по середине улицы. Вот и дом Рада Младенова. Широкий двор, дерево айвы над забором. На столбе — светильник, он отбрасывает золотистые лучи на зубчатые листья виноградника. Сыба стоит на крыльце, как всегда одна, — изваяние старости. Кого ждет — Рада или Лебеду? Кажется, молится кому-то? Больна она, сердце никудышное — недалек тот день, когда и ее вынесут вперед ногами. И тогда… Единственный живой упрек исчезнет с дороги Ангелия. Ему стало стыдно от такой мысли, разве может мужчина желать чего-либо плохого женщине?
Надо поговорить с ее сыном. С глазу на глаз. Бросить ему в лицо: «Ты обманул мою дочь! Ты наплевал ей в душу. Невинной, не видавшей жизни девчонке! Где-то ты герой, а на деле — пенсионер. Но я этого не прощу. Запомни это!»
Но разве после этого Рад изменит свое поведение? Знает ли он о телефонном звонке в город? Тонков дал себе слово, что перебьет любую руку, которая попытается принести Марине зло. Такой человек нашелся. «Только он ли виноват? — Ангелия вздохнул, острый комок подступил и сдавил горло. — В действительности ли он? А где был я? Я даже не попытался приласкать ее. Нет, я не сделаю и шага к примирению».
Дом Ягоды стоял в конце улицы, в окне был яркий свет, белая занавеска просвечивала. Ангелия вытянулся на цыпочках и постучал в окно.
Уголок занавески поднялся, и показалось красивое лицо. Ягода вышла на крыльцо. И уже от порога от нее пахнуло пьянящим запахом духов. Ангелия сел в единственное кресло с ясеневыми подлокотниками. Рядом, на диване, лежала газета, он нагнулся и развернул ее.
— Что будешь пить? Сливовицу или коньяк?
— Сливовицу.
Она поставила на низенький столик пузатую бутылку с зеленоватой жидкостью.
— А я думала, что ты уже не придешь, батя Анго, — подтрунивала над ним Ягода.
— Никакой я тебе не «батя», и выкинь это слово из головы… — Поднял бокал, посмотрел на него прищуренным глазом: — Ну, за твое здоровье!
Выпили. На душе у него стало легче, глаза заблестели и с покорной лаской следили за движениями ее хорошо сложенного тела. Ягода закурила ароматизированную сигарету.
Она ходила по дому, что-то делала, поправляла и тихо напевала греческую песню «Каждая пристань — мука».
— Эх, а есть ли у меня пристань? Может быть, и есть. Живешь спокойно, и вот однажды является человек… М-да, и нарушает все твои расчеты, начинает тебя упрекать…
— Ну и кто же это?
— Не спрашивай, мой сосунок… Важно, что кладут тебе под ноги раскаленные угли и ты начинаешь подпрыгивать.
— Ты остаешься один на эту ночь!
— Ягодиночка, а может быть… Или я стар для тебя?
— А ты что, удочерить меня решил? — засмеялась она.
— Слушай, женщина, ты понимаешь, что говоришь?