— Есть хочу, — сказал Саир, отпивая.
— Сырку?
— Можно. Не выгорает дело, Рашко!
Кто-то стукнул.
Славеев на цыпочках подошел, распахнул дверь.
— Здравствуй, приятель!
Услышав голос Караосмана, Саир вскочил.
— Здравия желаем! — ответил Славеев. — А мы вот тут с Саиром…
— Пришел?
— Пришел.
— Один?
Саир не ответил.
Караосман вздохнул, прошел мимо него, не подав руки, положил автомат и рюкзак около подушка и устало опустился на медвежью шкуру. В темноте его не было видно, но оба знали, что Караосман принял свою любимую позу: лег навзничь, положив под голову руки и устремив взгляд в потолок.
Саир знал Караосмана лучше, чем самого себя, и не сомневался, что его ждут неприятности. Неведомо было только одно: как все кончится. Если увидеть его глаза, он легко догадался бы, чего тот от него потребует: по глазам Караосмана читать его мысли гораздо легче, чем буквы в букваре.
Славеев наступал ему то на одну ногу, то на другую, что означало: «Ну же, не молчи, докладывай». Но Саир молчал, прислушиваясь к дыханию Караосмана, которое медленно переходило в неровный храп.
— Выйди на улицу, обойди кругом! — шепнул Саир, и Славеев крадучись вышел.
Саир, нащупав что-то твердое, решил, что это вьючное седло, и опустился на него, подперев ладонями отяжелевшую голову. Почему-то сейчас он вспомнил Асину, ее губную помаду с каким-то особым, приятным ароматом, и ему показалось, что тот же аромат исходит сейчас от Караосмана. Он оперся о столб, и руки его конвульсивно сжались. Давно он ждал такого момента — они с Караосманом были только вдвоем! Человек, впутавший его в свои темные дела, превративший в слугу неизвестных ему людей, открыто глумившийся над его семейной честью, — спал. Сейчас или никогда! Саир медленно протянул руку и снял со столба топор.
— Хорошо же ты дело обделал! — прорычал Караосман. — Рассказывай!
Повесив топор на место, Саир придвинул седло поближе к постели, чтобы лучше было слышно, и как-то виновато проговорил:
— Опять не согласилась, Кара! Я просил, уговаривал, да она свое твердит: «Не знаю я никакого отца. Мне там делать нечего!»
— Значит, так… Отца она не знает. И ты вернулся!
— А что же еще я мог сделать? — пробормотал Саир.
— Ладно. Придется тебе за все приниматься сначала. Завтра рано утром идет автобус в Пловдив.
— Опять тащиться? Кара, я же тебе правду говорю! Не соглашается она.
— Согласится. Возьми вот это… Держи! — Он сунул Саиру в руку маленький пистолет и добавил: — В обойме два патрона. Если она и на этот раз откажется…
Саир отпрянул. Он ожидал услышать все, но только не это.
— Понял? — сурово спросил Караосман.
— Кара, да как же так? Я же…
— Ты подумай, вникни в то, что я тебе сказал, а потом уж отвечай. — Голос Караосмана звучал сейчас еще более сурово. — Скажешь ей, что я посылаю тебя в последний раз. Твой отец, скажешь, просит тебя. А если не пойдет…
— Кара, аллах тебя накажет! Оставь ее! Не бери греха на душу, Кара!
— В шесть десять…
— Пожалуйста, Кара!
— В шесть десять автобус отправляется от развилки у Биримова омута. Сколько сейчас?
— Часа три.
— Времени нет.
— Я бы только Асине сказал, а, Кара? Она, верно, беспокоится. Я только загляну туда! — умолял Саир.
— Сам ей скажу, что надо! — отрезал Караосман. Он снова растянулся на медвежьей шкуре и уставился в потолок. — Буду ждать тебя во вторник. Не застанешь меня здесь — ищи у Белого камня каждый вторник и пятницу, на закате.
Саир понял, что разговор окончен.
За дверью стоял Славеев — видно, подслушивал, потому что шарахнулся в сторону, бормоча:
— Ну? Опять не держит слово?
— До свидания, — сказал ему Саир.
Он пролез под плетнем и стал спускаться к реке.
Лягушки квакали вокруг, дул слабый ветерок. Саир снял кепку, провел ладонью по плешивой голове. Перейдя реку по камням, оглянулся: на верхнем конце села в окне комнаты Асины горел свет. Минутку постоял, глядя на маленький светлый квадратик. Потом, надев кепку, широко зашагал дальше. «Он или сошел с ума, или прикидывается сумасшедшим! Почему, несмотря на риск, хочет увести ее на ту сторону?» — думал Саир, устало шагая вперед.
12
Вот уже третьи сутки, подстерегая Караосмана, подпоручик лежал на сеновале Саира. Сначала Занина не покидало недоброе предчувствие. Затем наступило отчаяние. Взгляд его становился все более рассеянным, все реже устремлялся в те точки двора, где могла появиться зловещая тень, и все чаще задерживался на светлом окне, за занавеской которого была Асина. Третью ночь там горел свет, только он и подсказывал, что в этом громадном доме кто-то есть.