— Целых два! — ответил Казак, поднося ко рту ложку ароматной фасоли — он давно уже ее не пробовал, и сейчас ему казалось, что управился бы и с двумя котелками.
Часовой стукнул в дверь землянки носком сапога, и унтер-офицер вышел навстречу капитану Игнатову и подпоручику Занину.
— Вольно! — махнул рукой Игнатов. — Давайте-ка посмотрим. Где он, тот, который не хочет, говорить?
— Пожалуйста, господин капитан. Он уже заговорил. Вон там, в землянке первого отделения. Ест.
— Заговорил?! — удивился Занин.
— Что же он сказал? — Игнатов приостановился.
— Ну… Спрашиваю его, какой банк он ограбил, что у него столько денег, а он мне: «Целых два!» Похоже, он немножко того…
Услышав на лестнице шаги, Казак встал, выпрямился. Сначала он увидел капитана и, смеясь, бросился ему на шею.
Игнатов крепко обнял солдата. Никелов наблюдал эту сердечную встречу и, все еще недоумевая, чувствовал себя неловко.
— Господин капитан, — сказал Казак, — разрешите обратиться к подпоручику Занину!
Игнатов кивнул, нетерпеливо ожидая как можно скорее услышать то, что солдат мог сказать только ему. Казак подошел к подпоручику, поднял руку к виску и сдавленным голосом произнес:
— Приказ выполнен, господин подпоручик! Кара… — Он бросил взгляд на лестницу и, увидев, что Никелова нет, закончил: — Караосман мертв!
На глазах у него выступили слезы. Занин стоял неподвижно, потом раскрыл солдату объятия и, прижав к себе, почувствовал, как сильно бьется его сердце.
— Кандидат в унтер-офицеры Иван Казак, кру-у-гом! — прогремел голос капитана.
У Игнатова не было такого права — оно принадлежало командиру сектора, но он под свою ответственность повысил солдата в звании. И снова обняв его, как родного сына, поцеловал.
— Значит, Караосман…
— Так точно, я его ликвидировал, господин капитан!
— Где он сейчас? — спросил нетерпеливо Занин.
— Наверху. Восточнее пятого поста есть один холмик.
— Свидетели?
— Я… и он! Если бы, конечно, он мог говорить!
Казак улыбнулся; и Игнатов подумал: «Самый красивый солдат в подразделении…»
— Вы уверены, что никто не видел?
— Так точно!
— Господин капитан, — сказал Занин, — придется инсценировать перестрелку именно там, около холма.
Необходимы несколько ракет, легкий пулемет, два автомата.
Игнатову совсем нетрудно было догадаться, зачем Занину нужна эта перестрелка. Он сказал, дружески глядя ему в глаза:
— Мои самые сердечные поздравления, господин подпоручик! Вы прирожденный разведчик!
42
На одиноком холме, усеянном низкими кустиками терновника, возникли три силуэта. Труп Караосмана, распростертый на траве, в сгущающейся темноте походил на кучку сена, которое полежало под снегом уже почернело. Бандит, казалось, принял свою любимую позу, как на медвежьей шкуре в подвале урядника Славеева, и только его широко открытые глаза смотрели не в проеденные червями доски, а в черное звездное небо, руки были раскинуты. Яркий луч карманного фонарика осветил бледное, ссохшееся, обросшее лицо, застывшее в минуту отчаянной, невыразимой злобы. Казак стоял, направляя луч то на голову, то на выцветшую от дождей расстегнутую куртку, под которой видны были висевшие на старом офицерском ремне гранаты. Он скользнул лучом фонаря по трупу, но как будто бы не видел его, чувствуя отвращение, руки его все еще дрожали. Ему казалось, что все происходит во сне, кошмарном сне, прерванном выстрелами нагана с перламутровой рукояткой.
— «Неуловимый», — сказал с торжествующей иронией Игнатов, присевший, чтобы получше рассмотреть лицо человека, принесшего столько горя людям и в течение двух лет державшего в напряжении весь пограничный район. — Значит, все-таки встретились!
Занин тоже нагнулся к трупу, молча его рассматривая.
Казак не сводил с Занина восхищенного взгляда. В невыносимые минуты в камере Грейса он не обвинял подпоручика, но тогда ему казалось, что красновский разведчик слишком наивно построил план ликвидации Караосмана и его банды. Сейчас он думал о Занине иначе — сильный и обаятельный человек.
Над холмом, заросшим терновником, взвилась красная ракета. Затрещали автоматы, взлетела еще одна ракета, застучал пулемет. Эхо долго носилось над притихшей пограничной полосой и растворилось наконец в долинах.