На поляну выехал нагруженный тупорылый грузовик и направился к собравшимся мужикам. Колеса грузовика подминали засохшие стебли травы. Автомобиль остановился. Шофер зацепил канатом первую трубу.
Рад засучил рукава, поплевал на ладони и, ухватившись за трубу, с трудом соединил ее с муфтой. Другие наблюдали за ним.
— Пилот, — проговорил Байгына, — смотри не сломай поясницу. Начальство без здоровой поясницы — все равно что поп без аппетита.
Рад Младенов усмехнулся и тряхнул головой.
— Бай Иван, прикуси свой длинный язык, — пробормотал Стилян. — Хочешь первым выйти на поле?
— Так-так, подделываешься под партийного, может быть, второй раз выберут, иначе срежут тебя на экзаменах, вот как эту трубу, — ответил Байгына.
— Нет, — сказал Стилян. — Экзамены я сдал успешно для себя, а для Софии оказалось недостаточно.
Вдруг Байгына с товарищами выронили рычаг в грязь; Байгына стал похож на албанский перец! Рад не мог удержаться от хохота. Лицо Байгыны из колючего превратилось в мягкое, как живот у ежика.
— Ну, я пошел, мне нужно зайти еще и на огород, — выпрямившись, сказал Рад Младенов.
— Иди, иди, — подбодрил его Байгына, — есть на что пожаловаться, есть и на что злиться. Перец будет вот такой, — показал он свою руку до локтя. — Слышали, у нас появились лани, все стремятся куда-нибудь обежать учиться. Один корреспондент сфотографировал нас и поместил в газете: меня — несчастным, а Стиляна — с мешком на горбу, словно курам на смех. Я был похож на домового, а Стилян — на захваченного врасплох диверсанта. А под снимком черным по белому — «Хозяева земли». Ох, попадется мне этот журналист, я ему сделаю массаж в знак благодарности.
Рад послушал, посмотрел на них и направился по тропинке, не заросшей травой. Трубопровод был еще не закончен. Как только доведут до водоема, сразу закопают канаву, все будет ровненько, а бурьян пропадет. И те, кто пройдет здесь через несколько лет, даже не будут и подозревать, где находится этот трубопровод.
Все смотрели на уходившего Пилота — так нарекли его в первый же день после возвращения в родное село.
— Надо бы ему сказать, сколько председателей и секретарей сменили до него, а, ребята? — заметил Иван Байгына.
— Помню только двух, — ответил Стилян. — Один курил в память об умерших, другой возил свою жену в городскую парикмахерскую на общественной «Волге».
— А Пянка, который ушел в таксисты в город? Его разве не помните? Перевернулся на одном повороте, сбил двух женщин, одну — с грудным ребенком. Потом отправили его на кирпичный завод глину копать.
— А Игнат Макендзи с грыжей, — вспомнил третий, — боялся поставить лишний стул у себя в кабинете.
— Опять же вот наш Пилот, ничего не скажешь про него. Ни слова. Эх, мама моя родная, он же привык к разным там шоколадам, сладким пирогам и какао перед полетами. Будет тосковать по своему небу.
Рад удалялся. На рыхлой пыли вдоль канавы остались его следы — большие, четкие. Сейчас, глядя на них, могло показаться, что он шел к ним.
— Наверное, жалеет своего отца, — вздохнул Байгына. — Я первым увидел повесившегося на ореховом дереве Лебеду. Там, за пекарней. Дерево до сих пор стоит.
И вот пришел черед первого вопроса автора:
— Какие чувства испытывает летчик, когда после утомительного полета ступает на землю? Когда покидает только что приземлившийся самолет?
Рад отвечал с сосредоточенностью человека, которому предстояло выполнить упражнение высшего пилотажа:
— Облегчение — в обоих случаях. И когда покидаешь самолет, и когда находишься в нем. Странно, не правда ли? Облегчение потому, что выполнил поставленную полетную задачу, и с высоким качеством. Конечно, я всегда стремился к этому, однако не всякий раз это удавалось. По равным причинам — техническим, метеорологическим, организационно-управленческим, тактическим и… субъективным. Посадка и пилотирование в сложных условиях или в неясной тактической обстановке… Знаете, бомбы и снаряды могут угодить вместо мишеней в какое-нибудь стадо или населенный пункт. Эта мысль создает психологическое напряжение. Приходилось совершать полеты ночью, в плотной, многослойной облачности, при грозе и при сильных осадках — в этих случаях самолет пилотируется по приборам. Тогда завладевало мной чувство бескрайнего одиночества. Хотелось, чтобы в самолете была хотя бы какая-нибудь обезьянка или кошка. Во время такого тяжелого полета заметил однажды на циферблате прибора муху, которая случайно осталась в герметичной кабине. Присутствие мухи до некоторой степени успокаивало. Поэтому считаю, что пилотирование одноместного истребителя коренным образом отличается от управления бомбардировщиком или пассажирским лайнером.