«Хватит, Сыба, что я могу! Младен выпустил из кошары овец».
Сунулась к Стоилу. Собака по кличке Караман чуть не оборвала полы, высунув морду из-под ворот. Хорошо, Стоил подоспел и прогнал пса. Завел ее в горницу. От него она узнала, что Лебеда, напуганный случившимся, поехал и схватился там с каким-то человеком, не сдержался. Вместо того чтобы спрятать голову под крыло, Лебеда расправил крылья и налетел, как коршун. Эх, говорили ему… Ходят слухи, что нашли будто бы доказательства его причастности к гибели полевого партизанского отряда.
«Я хочу, чтобы мне вернули моего мужа, — настаивала обезумевшая Сыба. — Я пойду туда, наплюю в глаза всем его друзьям-товарищам. Никто даже руки не подаст, боже».
«Время, время такое. Те, кто может помочь, пожимают плечами, видно, совесть давно потеряли».
«Боже, боже! — крестилась Сыба. — Здесь что-то перепутали, Стоил. Вероятно, не совсем разобрались? Брат против брата идет под одним солнцем. Если не верят ранам, значит, верят клевете?»
Стоил проводил ее до ворот, стараясь утешить: «Держись, держись! Муть пронесет, вновь очистится дно источника, и тогда увидим, какая песчинка белая, какая — черная».
«Тело моего Лебеды исполосовано врагами. Чего хотят от него наши?»
«Дам тебе один совет, слушай: иди домой и никуда больше не ходи. И не болтай о провале, беду накличешь».
Сыба поспешила домой, бросив на Базису огненный взгляд: «Мышь в капкане! И я пришла к тебе за советом! Каждый о своей шкуре печется, а кожа моего Младена вся попорчена!»
Потом она рассказала своему сыну:
— Вернулся домой твой отец совсем другим человеком. Его вышвырнули из партии, словно пса паршивого. Измученный, пожелтевший — скелет, обтянутый кожей, — едва плелся. Подошел к месту, где танцевали хоро, и направился к дому. Я бросилась к нему с плачем: «Что сталось с тобой, Младене-е-е?» А он только молчит и сопит. И загрустил наш Лебеда, никого к себе не подпускает, ни с кем не разговаривает, кроме меня и тебя. Ты был крепеньким мальчиком, хватал его за волосы. Он не играл с тобой, и ты гонялся за кошкой. «Давай позову Анчо или Стоила, поговоришь с ними! — уговаривала я его, угощая супом. — Разве так можно, заплесневеешь, мой дорогой». — «Никому не разрешай, Сыба, заходить к нам. Жалость совсем доконает меня». Однажды вечером заговорил: «Все будет хорошо, жена моя, только одно плохо. Я уже половина человека. Соломинка. То, что хотел сделать, сделают другие. Целую ночь думаю — так дальше жить нельзя, сгнию в постели. Береги Рада, когда вырастет, сам поймет все… Эх, увидеть бы моего сына летающим, как ласточка! А ты, Сыба, переживешь…»
«Ты что надумал?» — стыдила его Сыба, еле держась на ногах.
«Ведь я ложку не могу держать! Рука-то у меня гнилая, ложку не может удержать, а о другом и говорить нечего».
«Рука у тебя сгнила, а сын твой еще несмышленыш. Хочешь оставить его сиротой? А кто его поднимать будет?»
«Мой Рада вырастет и станет хорошим человеком. Так подсказывает мое сердце. Все уладится и у него, и у тебя…»
С первыми петухами Сыба ушла на табачную плантацию. Младен Лебеда подошел в темноте к сыну, осторожно поцеловал и вышел во двор. Зашел в конюшню и взял веревку. Скотины не было, а веревок сколько угодно висело на ветхой перекладине. Затем Лебеда вынес из чулана старый табурет, перекинул один конец веревки через толстый сук орехового дерева и сделал петлю.
Утром подул свежий ветерок со стороны дубравы, первые лучи солнца осветили синий крест церкви. Женщины возвращались с поля. Сыба первой увидела висевшего на суку человека, заросшего бородой. Она с криком бросилась вперед. Ноги Лебеды пытались опереться на землю и почти касались ее большими пальцами.
— Как после завершения полета возвращаешься к повседневной службе и жизни? — таков один из вопросов автора.
Рад Младенов отвечал коротко:
— Все зависит от человека. После хотя и тяжелого, но удачного полета жизнь кажется праздником. Знаешь, как только ступаю на землю, спешу увидеть вблизи течение широкой реки, мосты над нею. Всякая земная мелочь. Иду, дышу, смотрю на небо, как на удобную бескрайнюю квартиру, в которую всегда «добро пожаловать».
7
— Вот и все, о чем я хотел доложить, — закончил Стоил Базиса.
Ангелия Тонков бросил быстрый насмешливый взгляд через плечо, затаил дыхание: новый секретарь опустил на стол сжатые в кулаки руки. Ждал. Члены бюро молчали. Неужели в действительности никто не возразит, не выступит? Ведь до вчерашнего дня слушали Тонкова, были ему преданы, издалека кланялись. Он для них сделал многое, облегчил их жизнь.