— Иди, ложись.
— Прости…
Макар вопросительно поднимает брови, не понимая, за что тот просит прощения и как так вообще получается, что во время болезни брат превращается в мягкое, неуверенное существо, которому его шестнадцать и не дашь. Вот и сейчас переминается с ноги на ногу, кусая обветренные губы, прежде чем заканчивает:
— Ну, это… За окно. Мне просто так резко душно стало, что просто… Ну… Надо было.
— Иди уже, трясогузка… Под одеяло. Позову, как сготовлю.
Когда Костя уходит и, судя по звуку, прикрывает за собой дверь, Макар откладывает всё ещё сжимаемый в руке телефон и вынимает градусник. Кивает сам себе, недовольно поджав губы и поднимаясь.
План минимум уже составлен: сготовить, поесть. А перед этим закинуть в себя таблетку. Температура, конечно, меньше чем у брата, но всё же.
Холодный ветер дует в лицо, заставляя щуриться и передвигаться почти вслепую. Он делает взмах, бросая себя чуть ближе к земле. Вот только от неё исходит не меньший холод. Но здесь хотя бы ветер не так силён.
Он щелкает клювом и снова устремляется вниз. Планирует над самой землёй, оглядывая безжизненное белое полотно, раскинувшееся под лапами и впереди, насколько хватает глаз. Хочется приземлиться, но нет ни одной кочки, ни единого выступа за который можно зацепиться. И совершенно непонятно, что здесь может защищать от ветра.
Новый взмах крыльями и пейзаж резко меняется, выбрасывая его из жуткого, пробирающего до самых костей, холода в зловонную духоту.
Выросшие словно из-под земли деревья обступают со всех сторон, нависают, мешая двигаться вперёд с прежней скоростью. Склизкие даже на вид лианы верёвками свисают с веток. Он снова планирует вниз, ближе к земле, да так что не успевает вовремя остановиться. Зачерпывает лапой скользкую жижу, что настойчиво липнет к коже и, кажется, тянет за собой обратно в топь.
Крылья с каждым взмахом становятся всё тяжелее, дыхание срывается на тихий всхлип и он падает, теряя равновесие. Несётся прямо в булькающую буро-коричневую жижу липкого болота и понимает, что не сможет сейчас остановиться или хотя бы затормозить. Сил на это уже нет…
Макар вздрагивает и просыпается, открывая глаза. Всматривается в темноту, слушая, как бухает в ушах пульс. Дышит прерывисто, словно он летал не во сне, а наяву. И только потом понимает, что не один. На подушке, совсем рядом растрепанный затылок. Макар готов поспорить, что Костя висит на самом краю, но, как и в детстве, это не помешало ему влезть в чужую кровать.
— Эй, вали к себе, — поднявшись на локте, Макар дергает брата за плечо, привлекая к себе внимание и заставляя проснуться, если он всё-таки спит.
— Там холодно, — даже не оборачиваясь, ворчит тот, плотнее кутаясь в своё собственное одеяло. — Меня трясёт…
— Таблетку выпей от температуры и вали наверх.
Макар чувствует, как шуршит рядом брат и в тусклом, идущем от окна свете видит, как тот оборачивается. Поблескивает на него глазами.
— Тебе жалко? Я таблетку пил, но там всё равно холодно.
— Здесь на краю удобней, да? — удивляясь чужой логике, уточняет Макар и уже прикидывает, как пнуть брата так, чтобы он сразу свалился и при этом не зацепился за металлические крепления, что держат верхний ярус, но теряется от жалобно-смущенного:
— Я упал, когда пытался туда забраться.
— Да иди ты! — шипит Макар. Моргает растерянно, прежде чем утонить: — Ты это серьёзно?
— Сам иди.
Макар обречённо падает обратно на подушку, на мгновение прикрывая глаза ладонью.
— Растяпа, — констатирует он и больше не прогоняет. Самому, правда, лезть наверх тоже не хочется. Это его кровать в конце-то концов.
Макар возится, немного нарочно пихая не сопротивляющегося брата локтями, переворачиваясь к стене.
— Спи и мне не мешай, — бросает он, прежде чем подтянуть поближе подушку и уткнуться носом почти в самую стену. Это раньше такой фокус с двоими на одной кровати проходил нормально, когда они были мелкими карапузами. Ещё до того, как купили эту кровать. А теперь они слишком выросли, чтобы спокойно помещаться на односпалке.
Макар прикрывает глаза и ещё какое-то время чувствует, как возится, устраиваясь на краю Костя, а потом проваливается в сон, в котором он снова расправляет большие и сильные крылья. Но на этот раз там нет ни ледяной пустыни, ни душного, пахнущего гнилью лесного болота. Только бескрайняя равнина с высокой травой и чистое ночное небо.
Глава 10
…— Не знаю когда буду. Квартира в полном твоём распоряжении, но лучше не броди и просто больше спи.
Лука заторможено кивает стоя на пороге собственной комнаты и наблюдая за тем, как отчим спешно заканчивает шнуроваться. Разлепляет губы лишь тогда, когда он накидывает на плечи куртку и разворачивается к двери.
— Что у них там случилось? — выходит хрипло. За прошедшие сутки температура хоть и стала меньше, зато горло начало неприятно царапать и першить.
— Да чёрт его… Снова ни одна машина не заводится. Ещё немного и поверю, что прокляли…
Лука помнит невесёлый смешок, сорвавшийся с губ отчима, прежде чем тот запер дверь и ушёл.
— А что там действительно происходит? — вопрос в пустоту.
Лука косится со своего места на растёкшегося белой кляксой по тёмному покрывалу Тихона скорее просто так, чем реально ожидая ответа. Тот с самого пробуждения не сказал ни слова, словно всё случившееся ранее было всего лишь плодом воспалённого температурой сознания.
Удобнее устроившись на своём насесте в виде кресла, Лука возвращается к чистому листу. Вот только карандаш замирает над его поверхностью, так и не пачкая белизну своим прикосновением. Рисовал он с самого детства: бросал и возвращался попеременно. Сначала причиной была смерть отца. Совсем ненадолго, вскоре Лука наоборот нашёл в рисовании успокоение и окунулся в него с головой. Затем умерла мать… В этот раз желание рисовать вернула подруга, просто вложила в руки карандаш и, со всей своей непосредственностью, попросила: «Нарисуй что-нибудь, пожалуйста». А потом ушла, только не так как родители.
«У них новая жизнь и новая работа. Они заняты» — в который раз напоминает себе Лука, косясь на лежащий на столе совсем рядом мобильник.
Ни одно отправленное за последнее время сообщение так и не значится прочитанным.
«У тебя ведь тоже дела, вот и занимайся ими» — сказал Самуил Борисович, когда Лука поднял вопрос о возможно новых номерах бывшей команды.
Легким росчерком на бумагу ложится первый штрих. Тянет тут же за собой второй и третий, выявляя очертания лобастой головы. Благо Тихон, перестав изображать из себя кляксу, садится, склонив голову чуть на бок.
— Гремлины. Некому гонять больше, вот совсем страх и потеряли.
Ответ звучит настолько неожиданно, что карандаш чиркает, оставляя на бумаге ненужный след.
Признание Тихона, о том кто он есть, воспринялось на удивление легко. Всего-то и надо оказалось — ночь переспать, да протемпературить хорошенько. По легендам во всех домах домовые были. «А мы чем хуже?» — подумал, выныривая из темноты сна, Лука утром и забил. А вот к Тихону говорящему, видимо, будет привыкнуть тяжелее.
— Такие маленькие существа из фильма? — уточняет Лука, быстро, так чтобы домовой не сменил позу, набрасывая очертания кошачьей тушки. Остальное потом прорисует. По памяти или, если тот останется на месте, с натуры.
— Мелкие, вррредные, острррозубые. Не нечисть, а крррысы какие-то!
Лука чуть не давится кончиком прикушенного карандаша. Слишком уж реалистичная в голове картинка вырисовывается: как всегда степенный и спокойный Тихон гоняет нашкодивших гремлинов.