Из комнаты Лука вылетает, словно вырвавшаяся на свободу пробка. Уворачивается в последний момент от поднявшегося, будто в попытке остановить, призрака. Ожидает прикосновения, только, вместо холодного призрачного захвата на запястье, слышит вслед бесцветное: «У меня было время подумать и смириться».
У него оно тоже было, да что-то как-то, оказывается, не помогло.
Сидя на кухне, обнимая ладонями кружку горячего чая и мелко подрагивая, Лука понимает, что повёл себя как истеричка. Мёртвые и не имеющие тела призраки наверняка иначе смотрят на подобные вещи. Привыкают или успокаиваются. Лука не знает, как именно, но кипи в отце злость или что-то подобное, и он наверняка стал бы каким-нибудь полтергейстом.
«А стал домашним аналогом Каспера».
Стоит пойти и извиниться, но Луке стыдно даже возвращаться. Погорячился, взорвался.
Лука отпивает из кружки маленький глоток и продолжает смотреть в пустой коридор. Никто за ним не пошёл. Оставили одного остывать, за что он им благодарен. Возможность подумать в тишине многого стоит. Хотя, думать-то особо не о чём. Только перевариться в котле собственных эмоций и признать логичность чужих заявлений. Мать бы не услышала, отец бы всё равно когда-нибудь умер.
«Когда-нибудь — это не тогда…»
И было бы у них ещё хоть немного времени вместе. Мать бы не плакала в пустой комнате. Он бы сам…
Белым облаком в конце коридора появляется Тихон. Приближается осторожно, словно нашкодивший кот, ждущий отправленного в полет тапка. Только взгляд совершенно спокойный, а за спиной поддержка в виде полупрозрачной фигуры.
— Успокоился?
— Простите… — извинение даётся на удивление почти легко.
— Так что там со стимуляцией?
Лука отстраняется, прячась за исходящей паром кружкой. Смотрит на коричневую поверхность, словно собираясь гадать по несуществующим чаинкам.
— Так что там с и так бы раскрывшимися способностями? — вопросом на вопрос отвечает Лука. — Стоит ещё чего-то нового ждать?
— Я понятия не имею, откуда у тебя способности заглядывать за грань. Все медиумы из нашей семьи, о которых я знаю, общались с духами, но ничего сверх этого.
— Расскажешь, как с этим работать?
— За этим я и остался. Чтобы у тебя был кто-то, кто поможет и будет рядом.
Хочется сказать, что тогда не стоило умирать, но Лука вовремя прикусывает язык. Хватит с него истерик.
Отчим застает его за отжиманием. Лука ловит на себе неодобрительный взгляд, но никак на него не реагирует. Так же как и не слышит в прервавшем тишину вопросе чего-то больше лёгкого недовольства:
— И что ты делаешь?
Поэтому неспешно заканчивает подход и только потом, оттолкнувшись от пола, поднимается на ноги. Хочется в душ и есть. Ну, или хотя бы просто в душ, если времени осталось мало. На часы он последний раз смотрел, когда только проснулся и понятия не имеет, сколько сейчас те показывают.
— Разминаюсь перед выходом. Иначе я так скоро совсем неподвижным изваянием стану и придётся начинать всё с начала.
— Не переусердствуй только.
Лука смотрит хмуро, но ничего не говорит. Лишь кивает, показывая, что услышал, прежде чем пройти мимо отчима в коридор.
Отец, после предложения помогать, что-то так и не появлялся. Словно всё-таки был мороком или бредом болеющего организма. Только вот Тихон не даёт забыть, что всё случившееся правда. То исчезает, словно растворяется в воздухе, то появляется в самых неожиданных местах, будь то бачок в закрытой ванной или верхняя полка с одеждой в закрытом же шкафу. Разговаривает, впрочем, редко. Слишком уж часто отчим последние дни был дома.
— Я что сказать-то хотел. — Ловит Луку голос отчима на пороге ванной. И что-то в его тоне цепляет, не позволяя попросить отложить разговор на потом. Даже несмотря на то, что вспотевшую спину холодит и хочется поскорее встать под горячие струи воды, что смоют пот и усталость. — Тебя на базе давно не было. Вчера Самуил Борисович приезжал. Фёдор сказал, что они нашли ребят с хорошим потенциалом.
Луку от этих слов словно примораживает к месту. Нашли потенциальных, ага. Только имена-то дал он. Что они с ними делать собираются?
А отчим, словно не чувствуя повисшего в воздухе напряжения, продолжает рассказывать новости, которые сам Лука из-за болезни пропустил, но справедливости ради должен знать. Ведь они касаются его самого. Только насколько отчим в этом осведомлён?
По лицу непонятно. Лишь чувствуется тень какого-то напряжения в глазах. А в следующих же словах находится его причина.
— Сегодня должно пройти мини-родительское собрание. Чем уж соблазнять будут не знаю, но, кажется, у тебя появится компания. Не твоя старая команда, конечно. Притираться придётся, но всё же. Тяжело, наверное, быть особенным на кучу солдафонов?
Отчим пытается шутить, но выходит как-то не особо и неприятно горчит на кончике языка.
— Я не особенный, Степан Викторович. Просто получил свой бонус.
Лука заскакивает в ванну прежде, чем отчим успевает что-то спросить или сказать. Приваливается спиной к двери, слушая, как мимо в сторону кухни шуршат чужие шаги, и прикрывает глаза.
Его не послушали. Хоть Лука и просил дать немного времени, высокое начальство решило по-своему. Неприятно, но вполне логично. Кто он такой чтобы спорить?
Внутри колкой щекоткой поднимается недовольство. Луке нужно было это время. Совсем немного, чтобы прощупать. Понять, те ли они кто сможет встать на один уровень с ним или прыгнуть выше. Те ли, кто вообще захочет этого. А в итоге…
Решение принято и обжалованию не подлежит.
Говорили ли с ними, как когда-то с ним? Предлагали?
Ведь если сейчас речь идёт о разговоре с родителями, значит, начальный этап уже пройден.
Лука растирает лицо ладонями, прежде чем решительно отстраниться от двери и сделать шаг в сторону ванны.
Кажется, ему придётся узнать всё самому.
Глава 14
— Да, мам, мы уже проснулись. Да, Костя тоже.
Макар отвечает, параллельно копаясь в холодильнике и выставляя на стол их будущий завтрак. В последний момент ловит решившее сбежать на пол яйцо и, не удержавшись, достаёт ко всему прочему ещё и соевый соус.
Хлопает выпущенная на свободу дверца, когда он отворачивается в поисках сковородки. Неприятно бренчит потревоженная посуда, отчего Макар жмурится, выжидательно прислушиваясь к телефону и квартире одновременно.
Сбежавший обратно в комнату брат не возвращается, а вот мать отзывается ожидаемым вопросом: «Что там гремит», на который непременно надо дать ответ. Что Макар и делает. Вот только правды в ответе нет ни на грамм, потому что предполагаемый матерью завтрак его сейчас совершенно не прельщает.
Но и ложь не избавляет от кучи вопросов. Словно мать что-то подозревает и теперь пытается убедиться. Вот только Макар прекрасно помнит, где лежит упаковка с кашей, которую по её мнению надо сварить.
Придерживая трубку плечом и слушая наставления, он режет масло. Облизывает испачканный кончик пальца, прежде чем бросить нож в мойку и отступить к окну.
Недоверие и беспокойство матери неприятно царапает. К плите он не впервые встаёт, да и болеют… В прошлом году тоже одни на больничном сидели зимой.
Вот только ворчать нельзя, как и иначе выказывать недовольство. Мать может и перестанет давать «ценные указания», наконец-то отступаясь от своей рабочей привычки командовать, но при этом ещё и обидится. А Макар такое её состояние не особо любит.
— До вечера… — он собирается добавить: «мама», но не успевает. Боль накатывает внезапно: сжимает голову, словно в тисках, давит на глаза, заставляя зажмуриться и пошатнуться.
Удержаться на ногах получается лишь потому, что он успел опереться рукой о подоконник.
Отложив мобильник не глядя в сторону, Макар сглатывает горький комок, когда изнутри поднимается волна тошноты, и замирает.
Колени всё ещё подрагивают, а боль так и продолжает пульсировать в висках и затылке, поэтому он не двигается. Так и стоит, прислонившись к подоконнику, только голову чуть наклоняет, прижимаясь к холодному стеклу.