Обхватив пальцами мобильный, он приложил его ко рту как микрофон и пропел:
— Роксана! — как минимум на четыре октавы выше, чем его обычный баритон.
Я съёжилась и плюхнулась обратно на его кровать.
— Если ты пытаешься впечатлить этого парня, то лучше держись подальше от алкоголя. И караоке.
— Принято к сведению. — Прежде чем положить бумажник в один карман, а телефон в другой, Йен ещё раз провел рукой по своим золотистым волосам. — Не жди меня.
Он покинул комнату, оставив дверь открытой нараспашку, и помахал через плечо, направляясь к выходу.
— Не буду.
— И не рисуй больше Давидов. Хочешь верь, хочешь нет, но меня уже утомляет смотреть на это идеально высеченное тело.
— Принято, — отозвалась я эхом, махая визитной карточкой Лео, просунутой между пальцев, этакий ткацкий станок из плоти и бумаги. Я разглядывала костяшки, чувствуя призрачное прикосновение его губ, как тогда в Италии восемь месяцев назад.
Лео Кардуччи, вице — президент.
Вина Кардуччи
Сиенна, Италия и Нью — Йорк.
Лео. Как лев. А может Да Винчи. Я предпочитала этот вариант и гадала, действительно ли он назван в чью — то честь. Мне нравилась идея, что он получил имя в честь Да Винчи, потому что это каким — то образом создавало между нами связь, какой бы деланной и надуманной она ни была. На данный момент я не видела больше ничего общего.
Он — бизнесмен на Нижнем Манхэттене.
Я — студентка, репетитор и попутно бариста в местной кофейне, хотя не уверена, после сегодняшнего водного инцидента. Мне сказали не возвращаться, пока машина не заработает. Я поняла намёк и принесла неловкие извинения.
Мы с Лео шли по двум совершенно разным жизненным путям, но они пересеклись уже не единожды, причём на двух противоположных континентах.
И это случится ещё раз. Столкновение.
Вставая с кровати Йена, я опустила ноги на пол и побрела по коридору в свою комнату. Мы уже несколько дней не убирались, поэтому неудивительно, что мои розовые пушистые тапочки — кролики собирали заплутавшие пыльные комки, собравшиеся вдоль плинтуса. Я рассмеялась про себя над этой глупой мыслью. И ещё сделала мысленную пометку устроить на этих выходных тщательную уборку. Давно пора этим заняться, и если Йен хотел кого — нибудь впечатлить, приведя сюда, то скопление паутины и пыли, вероятно, не поможет в этом.
Я прошла через коридор к своей комнате. Она небольшая. Только двуспальная кровать, тумбочка и высокий комод, но даже они соприкасались друг с другом, как будто спаянные в один огромный предмет мебели из — за вынужденного соседства. Сунула руку под матрас, чтобы вытащить большой альбом для рисования, а затем достала коробку карандашей из ящика прикроватной тумбочки. Все они остро заточены, и я знала, что за это должна поблагодарить Йена. Он — один из тех, кто проповедует, что вещам нужно придавать лучшую форму, чем они имели ранее. Даже несмотря на то, что я любила рисовать затупившимся кончиком, мне не оставалось ничего другого, кроме как улыбнуться этому знаку внимания.
Я забрала всё с собой в постель и закинула ногу на ногу, положив альбом на колени, как поднос. Йен прав. Больше никаких воспроизведений скульптуры. По правде говоря, я немного устала от своего искусства подражания искусству. Вот почему стремилась тратить время в студии с живыми моделями. Это подпитывало. Карандаш изображал то, что было передо мной, а не то, что кто — то другой уже претворил в жизнь. Никакого посредничества. Только я и объект рисования. Тогда я чувствовала себя истинным художником, а не воровкой. По — моему, украсть чужое творение — это как залезть кому — то в душу. Вам никогда не удастся повторить его, только запечатлеть тень того, что освоил кто — то другой, излив себя.
Существовало так много художников, которых я боготворила, но у нас не было душевного единения. Где же моя родственная душа, о которой все так много говорят?
К сожалению, на данный момент мне никто не позирует. Конечно, на прикроватной тумбочке стоит лампа, которую я могла бы нарисовать. Или увядающая цветочная композиция на комоде, которую мама с папой прислали две недели назад на мой день рождения. Но неодушевлённые предметы не вдохновляли, и это отражалось в работе. Ты лучший в том, что больше всего любишь — это действительно так. Мне нравилась хрупкость и в то же время физическая выносливость человеческого тела, и у меня хорошо получалось передать это на бумаге. Я хотела, чтобы моё искусство отражало жизнь, но для этого нужно живое, дышащее существо.