— На пять недолгих минут или на быструю пятиминутку?
— Я бы предпочел долгие два часа, но быстрых пяти минут вполне хватит.
— Ты никогда не бываешь быстрым, и уж точно никогда не укладываешься в пять минут, — и все же она все равно встает, складывает салфетку рядом со своей тарелкой и поднимает меня со стула.
В ту секунду, когда Оливия оказывается за запертой дверью, я набрасываюсь на нее, прижимая спиной к раковине в уборной.
— Я люблю, когда ты плачешь.
У нее на лбу появляются морщинки.
— Что за странные вещи ты говоришь.
— Ты чертовски красива, когда плачешь. Твои глаза становятся мягкими и тают, и в них появляются самые красивые блики зеленого и золотого, — я задираю ее платье так деликатно, как только могу, стягиваю с ее ног белые кружевные трусики и сажаю ее на столик. — К тому же, ты такая мягонькая, и я получаю огромное удовольствие, наблюдать за этим. Такой контраст с той крутой девчонкой, которой ты прикидываешься.
— Я крепкий орешек, — ее голова склоняется набок, язык облизывает верхнюю губу, пока она наблюдает за тем, как я достаю свой член, сжимаю его у основания, и провожу им по ее складочкам и по клитору. Такому влажному клитору.
— Такой крепкий орешек, — я притягиваю ее к себе, прижимаюсь губами к ее ключице и погружаюсь в нее. — В тот вечер, когда мы встретились, ты посмотрела всю рекламу с щеночками с благотворительного проекта лишь бы не встречаться со мной взглядом.
— Это была пытка, — говорит она со стоном, прижимаясь ко мне бедрами. Она начинает дергать меня за галстук, возиться с пуговицами. — Снять. Я хочу это снять.
— А-а-а, — цыкаю я, накрывая ее руку своей. — Быстро, — напоминаю я ей. — Пять минут.
Боже мой, никто так не дуется, как Оливия — она вся хмурая и выпячивает нижнюю губу. Смеясь, я целую ее лицо.
— Я так сейчас стараюсь не испортить тебе прическу, — ворчу я, набирая скорость. — Но все, что я хочу сделать, это засунуть туда руку, вытащить все эти чертовы булавки и крошечные цветочки и, блять… трахнуть тебя. Я хочу трахать тебя так сильно и долго, что ты не сможешь вспомнить, каково это, не чувствовать меня внутри себя. Я хочу уложить тебя на нашу кровать, сорвать с тебя это гребаное платье и поклоняться каждому дюйму этого тела, пока ты не узнаешь, каково это, когда каждая частичку тебя так безмерно любят.
Оливия хнычет, наклоняясь вперед, сжимая мою рубашку в кулаке, когда я тру ее клитор.
— Я уже знаю… уже знаю, каково это.
— Да? — я прижимаюсь лбом к ее лбу, вглядываясь в эти глаза цвета мокко, и наблюдаю, как она оргазмирует на мне, ее тело дрожит в моих объятиях, когда я ввожу член еще раз, еще два, а затем я кончаю вместе с ней.
— Да, — выдыхает она, прикасаясь своими губами к моим. — Если твоя любовь, это единственное, что у меня будет на всю оставшуюся жизнь, мне этого будет более, чем достаточно.
Мне чертовски нравится этот ответ, мы приводим себя в порядок, и возвращаемся в банкетный зал.
Моя сестра останавливает нас как с выражением чистого отвращения на лице.
— О, фу. Вы вдвоем только что занимались сексом.
— Мы этого не делали, — настаивает Оливия в то же самое время, когда я восклицаю: — Еще как.
Дженни закатывает глаза и смеется, направляясь к своему месту.
— Мы готовы к тосту с шампанским, мистер Беккет, — говорит наш организатор, когда мы возвращаемся к нашему столику. — Вы хотите, чтобы мы подали его сейчас или подождем до десерта?
— Сейчас самое подходящее время. Спасибо вам.
Как только раздают шампанское и у меня в руке оказывается микрофон. Оливия говорит, что он мне не нужен, потому что я достаточно громкий, но, пф-ф-ф. Мы занимаем свои места перед нашими друзьями и семьей. Мимо проходит официант с последним подносом, предлагая Оливии бокал шампанского.
— О, нет. Никакого алкоголя для нее, — я заботливо кладу руку ей на живот. — Разве это не так, маленькая мамочка?
— Картер! — Оливия ахает, и опасный прищур ее глаз и поджатые вишнево-красные губы говорят мне, брачная ночь и все такое, эта девушка убьет меня прямо здесь, прямо сейчас.
— Что? — я спрашиваю так невинно, как только могу, потому что я не хочу умирать сегодня ночью, но я, очевидно, совершил огромную ошибку, которую не осознаю.
Мой взгляд скользит по ее лицу, выражение которого, кажется, с каждой секундой становится все более возмущенным, к моей руке на крошечном выпуклости ее маленького живота, который по-настоящему можно увидеть, только когда она обнажена, от которого я, кажется, никогда не могу отвести глаз, когда мы дома, и, наконец, к толпе, нашей семье и друзьям, к их потрясенным, но счастливым лицам.