— Я в вас влюбился? — Довлатов откинулся на спинку стула. — Я не ослышался? Вы знакомы с моей женой Леной, и, кажется, видели мою бывшую жену Асетрину. Вы же не станете возражать, что обе они — красавицы?
— Не стану, — я кивнула, чуя недоброе.
— А что я могу сказать о вашей внешности?
— Что же вы можете сказать о моей внешности?
Чувствовала, что лезу на рожон, но отказали тормоза. Спина похолодела от предчувствия.
— Что непосредственно за вами идут инвалиды Отечественной войны…
Выплеснуть ему в лицо щи? Высыпать за воротник макароны по-флотски, или просто броситься его душить?
— Мерси, — я оскалилась, изображая улыбку, — очень изобретательно.
Довлатов пристально смотрел на меня, боясь упустить момент, когда я грохнусь в обморок.
— Объясните, Сергей, какого черта вы лезете ко мне со своей литературой?
— Насчет внешности я пошутил, — угрюмо сказал Довлатов. — Внешность как внешность. Просто она противоречит моим критериям женской красоты. Мой идеал — высокая, длинноногая, плоская блондинка. Пусть даже крашеная.
— Именно поэтому обе ваши жены яркие брюнетки.
— Поверьте, Люда, я говорю сейчас совершенно серьезно. Я вовсе в вас не влюбился. Гораздо хуже… Я осознал, что не могу без вас жить.
— Сергей, перестаньте кривляться.
— Слушайте, Люда, выходите за меня замуж.
— Что-о?
— Вы слышали. Я приглашаю вас замуж.
— Это зачем?
— Вы принесете мне удачу.
— Сергей, вы пьяный или ненормальный?
— Пока что ни то, ни другое. Но если вы откажетесь, непременно напьюсь. Серьезно, выходите за меня замуж, — повторил Довлатов. — Если я стану большим писателем, как, например, Аксенов, вы будете мною гордиться.
— Я вижу вас третий раз в жизни.
— Если мы поженимся, то будем видеться довольно часто.
— Я в некотором роде замужем…
— Даю вам неделю на размышления, но предупреждаю честно: вы намучаетесь. Я пьющий неврастеник. Люда, скажите честно, вы считаете мои рассказы настоящей литературой?
— Я считаю ваши рассказы замечательной прозой.
— Тогда вы не пожалеете, хотя как муж я полное ничтожество.
Дальше развивать эту тему было нелепо. Я вспомнила, что в Эрмитаже открылась выставка японского рисунка, и вместо ответа предложила Довлатову зайти на вернисаж. Сергей покачал головой:
— Ни в коем случае. Я хочу, чтобы вы знали заранее. Больше всего на свете я ненавижу живопись, скульптуру, спорт и природу. Поэтому ни о каких вернисажах, верховой езде, эскизах на пленэре и фигурном катании не может быть и речи.
— Как насчет музыки?
— В филармонии не был ни разу. Приемлю только джаз. Мечтал бы родиться Луи Армстронгом или Диззи Гиллеспи.
— А балет? — не унималась я.
— Не пришлось. Но если вы настаиваете, «Лебединое» или «Щелкунчик» попробую осилить.
Я посмотрела на часы: без пяти шесть. В это время муж Витя возвращается с работы, дочь Катя кончает делать уроки.
— Сережа, мне пора…
— Я показался вам занудой и наскучил?
— Нет, просто уже поздно.
— Зовет очаг семейный?
— Вы проводите меня?
— Вам о ч е н ь хочется, чтобы я вас проводил?
Все-таки он меня «достал».
— Нет, не очень… Не беспокойтесь. Спасибо за обед.
Я встала и направилась в гардероб. Довлатов рванулся было за мной, но вспомнил, что надо расплатиться. Пока он дожидался официанта, я схватила пальто и вылетела в декабрьскую тьму.
— С меня довольно, — бормотала я, оглядываясь на дверь. Хотелось удостовериться, что после всех этих грубостей он попытается меня догнать.
Я перебежала дорогу и нырнула в парадную цехновицеровского дома. Заодно вспомнила Сошальского и горючую смесь своего характера: нахальства и желания спрятаться.
Из-за приоткрытой двери подъезда вход в «Дельфин» виден как на ладони. Минут через пять появился Довлатов, потоптался в луже, повертел, как дятел, головой и устремился по набережной в сторону «Медного всадника» — кратчайшего пути до моего дома. Когда его спина скрылась в морозной пыли, я покинула свое укрытие, обогнула Адмиралтейство, вышла на Невский, свернула на улицу Герцена и вскочила в автобус. Проезжая Исаакиевскую площадь, я увидела молодого прозаика. Довлатов возвышался на углу Майорова и Мойки, оглядываясь по сторонам. Я вышла на следующей остановке, у Дома связи, перелетела мостик через Мойку и оказалась дома.
Семья была проинструктирована не звать к телефону, если меня будет спрашивать «бархатный баритон». Когда никого из домочадцев не было дома, я просто не отвечала на звонки, изнывая, разумеется, от любопытства. Несколько раз домашние докладывали, что кто-то дышит в трубку. Так прошло две недели.