Довлатов — добрый мой приятель

Как в воду глядела. Ефимовы утверждали, что он был явно разочарован, не застав меня, и не на шутку загрустил.

Итак, как и советовал Гена Шмаков, игра в психопинг-понг началась.

Довлатов был очень мнителен. Он обладал гипертрофированной зависимостью от людской хулы и людской хвалы. Он дорожил комплиментами, даже от людей им не уважаемых, и нестерпимо страдал от равнодушия. Естественно, что его — начинающего писателя — должны были волновать суждения писателей-коллег и слушателей. Ведь читателей у него тогда не было. Но Сергей страстно желал нравиться всем: нервно расспрашивал, упомянут ли он был в разговоре и , почему на него косо взглянул «презираемый» им , и как посмел «жалкий» не пригласить его на какое-то домашнее чтение. Кстати, если те же и приглашали его, он с видимым удовольствием отказывался. Ему важно было быть позванным. Невнимание к себе Довлатов воспринимал очень болезненно. И еще: с одной стороны, он утверждал, что стыдится своей импозантной внешности. Во всяком случае, выражал опасение, что его яркая брутальная наружность маскирует деликатную душу и литературный талант. С другой стороны, он своей эффектной наружностью пользовался в хвост и в гриву, сражая наповал продавщиц, парикмахерш и официанток. Но не только представительницы этих профессий попадали под его мартин-иденовское обаяние. Я сама была свидетелем, как в Нью-Йорке, где множество «литературно-художественных» мужчин-гомосексуалов, одинокие, средних лет литературные редакторессы впадали при его появлении в транс.

Как-то на ранней стадии развития нашей враждебной дружбы я все же затащила Довлатова в Эрмитаж. Он стойко продержался минут пятнадцать, на шестнадцатой затосковал, побежал куда-то звонить и, наконец, появился, вдохновенный, с сообщением, что мы немедленно едем в гости к Андрюше Арьеву.

— Никаких гостей, я иду домой. У меня есть семья, в конце концов.

Мои частые отказы проводить с Довлатовым вечера в напоенной алкоголем компаниях вызывали раздражение, толкавшее его на поступки «повышенной абсурдности» (выражение моего научного руководителя). В тот «эрмитажный» день Сергей сказал:

— Только ненормальная может отказаться провести со мной вечер. Давайте поставим эксперимент. Покажите мне самую красивую девицу в этом зале. Мне нужно пять минут, чтобы уговорить ее поехать со мной на край света. Хотите пари?

— Ну зачем вы фиглярничаете?

— А что мне еще остается делать?

К счастью, чувство юмора и самоирония часто выручали его из ситуаций «повышенной нелепости».

Что же на самом деле Довлатов хотел от меня? Он вбил себе в голову, что его литературный успех зависит от того, буду ли я при нем. Именно поэтому, случайно попав в его орбиту, я стала, как он выражался, жизненно ему необходима. И я, действительно, осталась в его орбите надолго, точнее, навсегда. Я была восторженной поклонницей его таланта, что послужило Сергею основанием считать, что у меня абсолютный слух и соколиный глаз на современную прозу. Насчет слуха и глаза не знаю, но вкусы наши, действительно, совпадали. Оказалось, что мы замирали от одних и тех же стихов.

Помню, как стоя на Исаакиевской площади под проливным дождем, мы хором декламировали Мандельштама:

Я слово позабыл, что я хотел сказать,
Слепая ласточка в чертог теней вернется.
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поется.

Мы любили одних и тех же писателей. Исключение составляли Фолкнер, до которого не доросла я, и Пруст, до которого не дорос Довлатов. Я бы сама тоже не доросла до Пруста, но мой друг и гуру Гена Шмаков строго следил, чтобы я не зацикливалась на одних американцах.

В первый год нашего знакомства мы с Сергеем виделись очень часто. Способствовала этому куча свободного времени. Геологическая аспирантура, а точнее — синекура, не требовала ежедневного присутствия на кафедре. Довлатов, вопреки ссылкам на «страшную занятость», тоже не убивался в своей газете «За кадры верфям». Проблема для Сережи заключалась в том, что я не могла, да и не хотела проводить с ним вечера, как говорила наша няня, «незнамо где». Тот опыт, который я приобрела, отправившись с ним раза два в дебри новостроек, оставил тяжкое впечатление. Незнакомые, правда, суперлитературные алкаши, квартира без телефона, городской транспорт не ходит, на такси денег нет, как добраться домой — непонятно, на часах полтретьего ночи, и Витя обзванивает больницы и морги. Сережу абсолютно не волновало, что те же морги наверняка обзванивают Нора Сергеевна и Лена.