С тех пор город расстроился. Был в нём и детинец, почти как во Пскове, построили полочане и Софийский собор по примеру новгородского.
Даже когда после Брячислава занял княжий стол язычник Товтивил и то присоединял Полоцк к Великому княжеству Литовскому, то вновь становился сам по себе, в городе держалась православная вера. А потом и сам племянник Миндовга Товтивил стал православным. Хотя никто не мешал и язычникам поклоняться своим идолам. Так было и когда Миндовг сам был язычником, так оставалось, когда он поменял язычество на христианскую веру и принял от Папы Римского звание короля. И когда он снова отказался от христианства, обратившись к вере предков, полочане продолжали собираться на богослужения в собор Святой Софии. Так же было и теперь, при православном Войшелге, который оказался лютее лютого волка, карал направо и налево, не разбирая ни крестов, ни оберегов.
Незаметно переправиться через Двину нескольким людям можно и вблизи города, но не большому войску. Большому войску нужен простор. И как бы люди ни старались двигаться тихо, лошадям не прикажешь — обязательно три-четыре заржут, а ещё кто-нибудь громыхнёт оружием, кто-то щит уронит. Поэтому пришлось пройти в отдалении от реки лесом, далеко вниз по течению.
Место для переправы показал седоусый. Он всё больше нравился Довмонту, и даже Василий разговаривал с ним по-дружески, не как с врагом. Довмонт и отдал его под присмотр Василия.
Переправлялись по очереди. Сначала переправилось два десятка воинов Довмонта. Лошадей с навьюченными доспехами вели рядом. Так же рядом и плыли. Переправившись, быстро надели доспехи, и под их охраной пошла в воду вся дружина. Потом пошли псковичи. Довмонт никогда не переправлялся с дружиною без охраны на обоих берегах. Река как раз то место, где любой отменный воин превращается в мокрого безоружного голого мужика. И даже на своей земле при переправах князь выставлял охрану.
Над рекой клубился туман, расползался по полю. Некоторое время они шли вдоль реки, чтобы приблизиться к спящему городу.
— Не растерять бы нам друг друга, — с тревогой проговорил псковский воевода.
Туман и в самом деле, с одной стороны, скрывал их от врагов, но и делал невидимыми друг для друга.
— Думаю, встанете тут в засаде, за высоким кустарником, — сказал Довмонт. — Здесь он привык переправляться. Ежели Герденя прознает про нас, вы быстро уходите за реку. Герденя от этого и вовсе растеряется, не поймёт — то ли надо город спасать, то ли за вами гнаться.
— Если же он пойдёт к нам за реку? — спросил псковский воевода.
— Тогда мы ударим его сзади. Сами же мы двумястами войдём в город. Одну свою сотню с дядькой Лукою оставляю при вас.
— А ежели город он замкнёт?
— Отобьёмся, — уверенно сказал князь.
Воевода Давид Якунович был юным воином, когда полоумный сын покойного псковского князя Владимира Ярослав Владимирович, полюбивший рыцарство, навёл немцев на Псков. А посадник Твердило, тайно сговорившись с ними, открыл им среди ночи городские ворота. И псковичи, готовые стойко держаться, оказались под рыцарями. В белых плащах с большими чёрными крестами, рыцари считали православных язычниками и обращались с ними словно с диким стадом. Немало сынов из лучших семейств угнали они тогда как заложников. Давиду Якуновичу удалось укрыться, уйти в Новгород, где он присоединился к дружине князя Александра Ярославича Невского. Не подоспей молодой князь, не было бы ни Пскова, ни Новгорода, а стояли бы на их месте немецкие поселения. Уже в дневном переходе от Новгорода грабили и жгли деревни немецкие рыцари.
Скорым маршем дружина Александра Невского выбила тогда их из Пскова, а потом была тяжкая битва на Чудском озере. От той битвы остались навсегда у Давида Якуновича шрам на затылке да по шраму на плечах. А всё началось с измены.
Потому и сейчас тяжко думал псковский воевода, вглядываясь в ночную тьму. А ну как сговорился заранее обо всём Довмонт с Герденей? Нарочно запросил приюта у Пскова и увёл подальше от родного города псковских ратников, чтобы здесь их извести. Чего стоит обрушиться ему вместе с герденевскими воинами на него — и нет у Пскова защитников. Хорошо, что он повёл лишь две сотни, и если суждено им тут погибнуть на чужой стороне, так их и будет только две сотни, в городе же мужеского населения, способного взять оружие, ещё хватит.