Но ханские полки он уже отпустил, а без них до Пскова было бы ему не дойти — Довмонт не допустил бы его до города.
Обоим — зятю и тестю, сидящим во Пскове, — оставалось лишь вспоминать славные дни общей победы под Раковором. Окончательно погибла живая нить единства Руси, и установится ли когда новая, никто не знал. Князь Довмонт готовил вместе с посадниками к обороне город. Как и любое крупное дело, решение это принял сначала боярский совет, потом подтвердило вече. Князь Димитрий, узнав, что полки хана покидают Суздальские земли, приготовился ехать в Переяславль. За эти недели он сильно сдал.
— Что тебе это княжение — ни почести, ни радости, одно горе, — убеждала его дочь. — Оставь дяде, пусть ему властвует. Он ведь не знает, что значит каждый год собирать дань для Орды, когда всё разорено. Живи тут, с нами.
— Но я должен доказать. Я докажу ему, — загорался постаревший князь, — отец мой всё равно был прав. Бог не в силе, он — в Правде, в законе.
— Твоё доказательство сегодня никто не услышит, зачем оно ему, твоё доказательство, — настаивала дочь.
Этот-то спор нечаянно услышал инок Кирилл, принёсший для князя переписанное в обители Пятикнижие. Разговор был не для его ушей, и он предпочёл тихо удалиться, однако в который уж раз задал себе вопрос, обсуждавшийся и с покойным заезжим учёным человеком Ибн Хафизом: отчего Господу так неугодно, чтобы люди учились на своих ошибках? Почему печальный опыт свой человек повторяет снова и снова, ничему не учась?
Князь Димитрий, не послушав уговоров дочери и зятя, поехал в дорогой сердцу Переяславль, но был перехвачен Андреем у Торжка.
Наконец-то братья могли наговориться вдоволь. А то прежде раздосадованный Димитрий всегда обрывал спор, ссылаясь на неотложное дело. Теперь у него никаких дел не будет. Димитрию удалось уйти в Тверь. Там юный князь Михаил Тверской принял его со всею честью. А митрополит Андрей, бывший светлый юноша, призвал в город и князя Андрея. Но снова ушёл от разговора князь Димитрий. Предчувствуя близкую смерть, он постригся в иноки, тем отказавшись от любых притязаний на светскую суету. Когда князь Андрей вошёл, чтобы докончить с ним спор жизни, старший брат был уже бездыханен.
Их спор решился сам по себе. Отныне князь Андрей, согласно установленному предками лествичному праву и Правде, был признан великим князем. Отстаиванию этой Правды он и посвятил последние десять лет жизни и бесславного своего правления.
Но Довмонт признал его право сразу — теперь оно было законно.
С обозом из Новгорода прибыл во Псков молодой человек, по виду басурманин, едва говорящий по-русски. В Завеличье, в немецкой слободе у бывшего дома бездетных хозяев, который давно был покинут ими и продан, он спрашивал какого-то Абу Али Ибрахима ибн Хафиз ибн Хасан ибн Абдаллах Бухари. Столь долго произносимое имя никто из прохожих разобрать не мог, и басурманский гость долго искал бы нужного человека, если бы не наткнулся на инока Кирилла. Инок Кирилл, благообразный старец с большою седой бородой, по-прежнему был преисполнен добро любил и интереса к непознанному.
Разобрав в неродной речи знакомые звуки, он осведомился, не старого ли учёного из Бухары Ибн Хафиза разыскивает уважаемый молодой гость. Гость радостно и согласно закивал.
В это время в немецкой слободе жило уже немало приезжих басурман — купцов из южных земель. Можно было зайти в дом к любому из них, потому как в православную обитель иноверцу вход был закрыт. Но те гости прибыли после кончины учёного Ибн Хафиза и мало о нём знали. Инок предпочёл повести гостя в немецкую корчму, место, правда, тоже не очень-то угодное Господу, особенно во время поста. Но с возрастом инок Кирилл стал всё более прощать земные грехи — другим и себе. Уж если сам Господь нарушал субботнюю заповедь ради важного дела, то почему бы и рабу Божию однажды не совершить похожее ради просвещения ума и помощи странствующему. Ведь именно здесь, в корчме, соединялись все языки и все веры.
Корчмарь понимал, что только неотложный разговор мог привести к нему духовное лицо в начале Великого поста, и указал им на тихий угол, где они сели за дощатый, потемневший от времени стол.
Инок рассказал о последних днях старика Ибн Хафиза, сообщил, что с разрешения игумена хранит все книги в библиотеке обители, и хотя две из них погрызли мыши, остальные — в целости и сохранности. Он даже сказал, что пытался переписывать, а точнее, перерисовывать недописанную книгу старца, ибо знал, что она полна наблюдений за жизнью их города. Однако знакам чужой грамоты он так и не успел научиться и бросил это занятие, чтобы своим невежеством не замутить смысл написанного.