Рыцари Сватали всё, что невозможно было так быстро припрятать. Одни выламывали серебряные подсвечники, другие, вбежав на монастырскую трапезную с кухней, хватали медные котлы.
«Книги! Книги оставьте!» — хотел было крикнуть инок Кирилл, затаённо наблюдая, как они приближаются к библиотеке, раскрывая подряд все двери.
— О, — удивлённо крикнул первый вбежавший, — смотри, сколько книг у этих варваров!
— Оставь, зачем они нам! — ответил второй.
— Дурак, пергамент дорого стоит. Можно соскоблить, что на них написано, и продавать по листу нашим монахам.
И, словно дрова, они стали нагружать друг другу самое ценное, что было в этой жизни у инока Кирилла, и таскать за ограду.
Инок бросился на них. Они швырнули его об пол. Он ударился головой, вскочил, снова бросился.
— Зарежь ты его, как свинью, — посоветовал один из уносящих книги.
— Не надо, будет много крови, поскользнёмся.
Инока ещё раз ударили головой о толстую бревенчатую стену, потом пнули ногой, и он лежал под стеной, тихо скуля от бессильного отчаяния, скребя дощатый пол ногтями.
Довмонт вскочил сразу, едва услышал звон колокола. Сначала он было решил, что звонят к пожару, но, когда выбежал на воздух и ни в одной из сторон света не заметил озарённого пламенем неба, заподозрил неладное. За стеной крома разъярённо лаяли лютые кромские псы, которых он сам и завёл. Там вдоль стен были теперь склады, в них город, бояре и знатные гости хранили зерно, ценные припасы. В кроме больше не жил никто, он стал крепостью внутри крепости, но ранним утром его открывали, чтобы всяк, кто желал, мог помолиться в соборе Пресвятой Троицы. У собора, рядом со степенью, у которой собирались на вече, была по-прежнему клеть, где хранились лари с городскими грамотами и городские печати.
Колокола в Завеличье смолкли. Здесь же били не переставая. Это могло значить только одно — тех, кто звонил в колокола на том берегу, больше нет. Князь бросился к кострам — башням, стоящим у ворот.
— Княже, что-то не то в посадах! — крикнул парень с правой башни, который наблюдал за городом ночью.
Что уж там «не то»! Довмонт понял сразу, это парню, ни разу не ведавшему сечи, надо было долго соображать.
По узкой каменной винтовой лестнице он взбежал наверх.
— Поднимай дружину, тысяцкого сюда, посадника тоже! — распорядился князь, решив остаться пока здесь.
Бывшая его могучая дружина, с которой он пришёл когда-то во Псков, перед которой сами трепетали и пугали своих детей соседние государи, рассказывая о ней страшные байки, уже сама превратилась в байку. Воины, словно вросшие в лошадей, готовые сутками без сна преследовать врага, отчаянные рубаки, — все они давно уж состарились, некоторые похоронены здесь, в крепости, другие — сложили кости по разным углам Псковской земли. А молодые, новые, как их ни гоняли тоже уже старые Василий Литвин да Василий Старостин, уж не те — не та закваска, другой пирог.
Но придётся драться с теми, кто есть, — это их город, только они его и заслонят.
В лунном свете он хорошо разглядел снующих по улицам между домов рыцарей. Посадских тоже можно было отличить по исподним белым рубахам, в которых они выскакивали из тёплого жилья. Рёв и стон доносились из посада.
На башню поднялся тысяцкий, недавно выбранный степенным посадником тридцатичетырёхлетний Гаврило Лубинич, внук того, уже захороненного.
— Кто такие? — спросил тысяцкий. Рыцарей он видел впервые.
— Божии дворяне. Пока посады грабят, потом стены штурмовать станут, дело известное.
И посадник и тысяцкий были в шубах, Довмонт же — в чём из постели выпрыгнул.
— Кожух мне принеси! — крикнул Довмонт дружиннику, уже сидевшему в седле. И удивился: то был сын Лукаса, шпильман. Заговорила отцовская кровь — успел первым оседлать коня, первым оказаться у башни.
— Что будем делать, князь? — волнуясь, спросил посадник. — Их и не разглядеть сколько. Скорей бы рассвело, чтобы хоть прикинуть.
— Рассвета ждать не буду, надо посад спасать. Как дружина станет готова, так и откроем ворота.
— Князь, одумайся! — испуганно заговорили и тысяцкий и посадник. — Что нам посад, если детинец потеряем?!
— А зачем такой детинец, если уберечь посада не может? Людей надо спасать, бояре.
— Ой, князь! — простонал тысяцкий. Тысяцкий был тоже новый, недавно выбранный. Все они новые — родившиеся и выросшие уже при нём, потому и слишком спокойные.
— Ты ратников готовь, оружие проверь, чтоб к рассвету у меня тут стояли! — приказал Довмонт. — Едва станет светать, погоним отсюда их всех.