Через месяц все было закончено. «Вася-реформатор» был показан в просмотровом зале кинофабрики.
Довженко увидел на просмотре произведение еще более чужое ему, чем каждый из эпизодов, которым он удивлялся на съемках. В фильме все было жестко, неулыбчиво. Актеры работали театрально, понарошку. Разве только Васе Людвинскому удалось сохранить милую естественность забавляющей его самого игры.
К тому времени, когда первый его сценарий стал фильмом, Довженко успел написать и второй.
Это снова была комедия, на этот раз небольшая, всего на две части. Она называлась «Ягодка любви».
«Герой» тут был по возрасту еще младше, чем Вася. Его смогла сыграть запеленатая кукла, изображающая подкидыша. Подкидыш и был «ягодкой любви» и поводом для нового каскада эксцентрических приключений.
Что может быть смешнее ситуаций, возникающих, когда младенец попадает в неумелые руки? Именно на таких ситуациях и строил свою короткометражку Довженко.
Сперва подкидыша обнаруживает базарный парикмахер Жан Ковбасюк. Крик голодного ребенка приводит его в растерянность. Конечно, он знает, что грудных детей надо кормить молоком. Но как? Не подойдет ли для этого парикмахерский пульверизатор?..
Не умея справиться с ребенком, все, кто его обнаруживает, изобретают всевозможные способы, чтобы снова подкинуть его в другие руки.
Так он появляется упакованным в виде куклы на прилавке магазина игрушек. Куклу уносит солидный пожилой гражданин… Потом подкидыш оказывается у девушки, пришедшей на свидание с женихом… Недоразумения, путаницы вспыхивают непрерывно, как огненные шутихи и ракеты в пестром фейерверке, длящемся всего лишь двадцать минут.
Директор фабрики Павло Нечес (тот самый бывший матрос, о котором Александр Петрович вспоминал в беседе с Жоржем Садулем) обладал не только практической сметкой. У него было драгоценное чутье, позволяющее ему угадывать в человеке искру настоящего таланта. И он любил талантливых людей.
Поэтому, когда Довженко нерешительно сказал, что хотел бы сам попытаться поставить свою комедию, директор не стал возражать. И со свойственным ему ленивым и грубоватым юморком добавил:
— У старых режиссеров и то ничего путного не выходит. Если у художника не выйдет, хоть удивляться не будем…
Так Довженко стал ставить «Ягодку любви».
Снимал картину тот самый Иосиф Рона, что работал и с Фаустом Лопатинским, — один из самых опытных операторов Одесской фабрики. Он привел с собой в группу еще одного дебютанта. Это был приехавший из Киева Даниил Демуцкий. В Киеве его знали как отличного фотографа-художника, виртуозно овладевшего игрой светотени; снимки его часто появлялись на обложках журналов и на стендах выставок. В кино его, как и Довженко, увлекли возможности динамического изображения. И так же, как для Довженко, «Ягодка любви» стала для него первой пробой сил. Совместный дебют сдружил их на долгие годы, хотя про свой первый фильм ни Довженко, ни Демуцкий вспоминать никогда не любили.
Для участия в фильме Довженко пригласил группу сильных артистов. Среди них был один из старейших и известнейших актеров украинского театра, И. Замычковский, воспитанный в труппе Садовского. И был там молодой Крушельницкий, уже успевший прославиться на сцене «Березіля» — театра, заслуженно ставшего гордостью молодой украинской советской культуры. Удивительным диапазоном мастерства владел смолоду этот большой артист. Играя в фарсе, он заставлял зрительный зал смеяться до колик; в трагедии от его игры мороз драл по коже.
Вместе со знаменитостями Довженко приглашал и таких исполнителей, которые не были профессиональными актерами Роль девушки, едва не разлучившейся из-за подкидыша со своим женихом, он поручил Маргарите Барской, надеясь, что и на экране сохранит свою заразительность ее натуральная и неистощимая веселость. Так «Ягодка любви» оказалась творческим дебютом еще для одного человека, занявшего потом в истории советского кино заметное место. Правда, актрисой Маргарита Барская так и не стала. Но она поставила несколько хороших картин для детей, стала одним из организаторов, а потом и художественным руководителем первой студии, созданной в Москве для выпуска детских фильмов, и ранняя трагическая смерть застала ее в пору заслуженной и доброй известности.
Так вокруг первой небольшой картины, которую ставил Довженко, собрался талантливый коллектив, где все умели работать много, увлеченно и весело.
И для большинства это было как бы игрою в кинематограф[11], где каждый старался угадать, как нужно было бы поступить в данном случае «на самом деле».
Довженко не стеснялся обращаться с вопросами к профессионалу-оператору, к осветителям, к рабочим, ставившим декорации.
Он советовался со всеми участниками группы.
Пятьсот шестьдесят метров комедии, которую они снимали, были словно неглубокой прибрежной водой, куда бросили подростков, чтобы они научились плавать: утонуть тут нельзя, но и удержаться на поверхности еще очень трудно. Ноги сами опускаются ко дну, руки гребут «по-собачьи», и стоит над этой стайкой неумолчный щенячий визг.
В самом деле, кажется, никогда еще не царило на киносъемках такое безудержное веселье.
Как всякий новичок, Довженко пытался сразу выжать из киноаппарата все, на что он способен. «А правда ли, что можно снимать быстрее, и тогда на экране движенья покажутся торжественно-медлительными?» Рона подтверждал: это так. «А если, снимая погоню, вертеть ручку аппарата медленнее, значит, на экране люди побегут с фантастической быстротой?»
— Конечно, — подтверждал Рона.
— И это не так уж сложно?
Оказывалось (какая радость!), что все это вовсе не сложно. Рона однажды снимал уже так. Но только для себя, ради эксперимента: для дела ему это еще никогда не понадобилось, но получалось забавно. «Давайте?» — и Довженко тут же решал испробовать все, что может быть им доступно.
И вот уже два толстяка актера пускались друг за дружкой со всей скоростью, на какую они были способны, а Рона учил Демуцкого, как надо обращаться с аппаратом. Вращение ручки то замедлялось, то ускорялось, и потом, когда пленка была уже проявлена и изображение возникало на небольшом экране просмотрового зала, вся съемочная группа, просматривавшая несмонтированные куски картины, не могла удержаться от хохота. Толстяки то мчались со скоростью пули, то парили над улицей маленького городка, и казалось, в этом парении ноги их даже не касаются земли. Толстые, важные ангелы в скучной партикулярной одежде — это оказалось в самом деле очень смешно. И ясно было, что это придумал художник. Талантливый художник-карикатурист.
Довженко не унимался.
— А если пустить пленку обратным ходом? — предлагал он.
Чего только не приходилось снимать Роне на своем долгом операторском веку! Но эти забавы и его увлекли, как мальчишку.
Зажженная папироса сама влетала в рот курильщика.
Прыгун взвивался спиною с тротуара на подоконник.
На две минуты жизнь на экране начинала смешно и нелепо бежать вспять вопреки всем законам.
На натурные съемки они выезжали в маленький городок вблизи Одессы. Небо было безоблачно. Прожектор июльского солнца включался с рассветом и работал безотказно до самого заката. И с рассвета до заката жужжал старенький съемочный аппарат и работала группа.
— Какая красивая шляпа! — восторгался Довженко на улице.
Широкополая соломенная шляпа на южный манер защищала от солнца огромного битюга с толстенными мохнатыми ногами.
Демуцкий снимал битюга в шляпе. Снимал яркий базар, алеющий крупными помидорами, уставленный кринками с молоком, шарами желтого масла, уложенными на капустных листьях, корзинами черной и сладкой вишни. Он снимал беленькие дома с палисадниками, где ждала своего вечернего часа привядшая под дневным солнцем резеда и маттиола, где блестели лаковой желтизной ноготки и пышно раскрывались пионы, а по стенам щедро вились «крученые панычи» вперемежку с диким виноградом. Снимал послеполуденную дрему на пыльных улицах. Зеваки толпой переходили за актерами с места на место и мешали снимать. Но это никого не раздражало.
11
Выделение р а з р я д к о й, то есть выделение за счет увеличенного расстояния между буквами заменено курсивом. — Примечание оцифровщика.