Такая партитурная точность была уже подготовлена ранними картинами Довженко. В «Щорсе» она стала настолько естественной и органичной, что совершенно слилась с действием и перестала замечаться как некая самоцель режиссера. И опять-таки — хоть порою места, выбранные для съемок, далеки были от подлинных мест, где дрались когда-то богунцы, — обстановка не вызывала у самих участников никаких сомнений и они единодушно подтверждали: «Тут оно и было».
Несоразмерное, распадающееся, диссонирующее (если только оно не преднамеренно и не на месте) всегда рождает в искусстве фальшивую ноту. Конечно, и одной только соразмерности мало для того, чтобы явилось ощущение правды и глубины. И все же эта соразмерность — живая душа искусства, его очарование, главная суть его колдовства.
Куда труднее, чем поиски натуры, оказался на этот раз подбор актеров.
На роль Щорса Довженко пригласил сперва театрального актера, который показался ему подходящим по внешности.
Начали снимать.
Сняли несколько эпизодов. Казалось, все идет хорошо. Но Довженко заторопился в Киев, чтобы поскорее проявить в лаборатории готовую пленку. Видно было, что уверенности в сделанном у него нет.
На первый просмотр проявленного материала собралась вся группа.
Работа оператора Ю. Екельчика оказалась превосходной. И уже видна была в композиции кадра, в первоначальных монтажных стыках, в напряженности снятых эпизодов мастерская рука Довженко. Ощущался размах. Ощущалась притязательность художника.
Начало всем показалось счастливым, и группа стала наперебой поздравлять режиссера.
Он не отвечал, сидел мрачный.
Потом сказал:
— Нет Щорса.
Подтвердилось то, что Довженко начал замечать еще на съемках. За внешним сходством не оказалось одухотворенности, внутреннего огня, глубинной правды большого образа. А ведь в конце концов внешнее сходство наименее важно. Тут как с пейзажем. В том настоящем лесу, где когда-то собирались партизаны из Сновска, одни деревья выросли, другие усохли. Лес проредился. Он — настоящий, но он уже непохож. А вот отысканный совсем в другом места густой лес с буреломом и молодой порослью подлеска кажется доподлинным местом партизанских сборов… Этот человек в гриме, как двойник, похож на фотографию Щорса, Но ведь и на фотографии не сохранилась живая страсть; погасла отраженная игра ума, работа мысли, которая, по свидетельствам друзей, так отличала жрвого Щорса.
Когда С. Эйзенштейн снимал фильм «Октябрь», он тоже пригласил на роль Ленина исполнителя по принципу внешнего сходства.
Сходство в самом деле было идеальным, но потом об этом сердито говорил Маяковский:
— Разве может быть Ленин — без мысли?!
То же произошло со Щорсом.
Нужно было переснимать все сделанное, начинать сначала.
Довженко отыскал и пригласил другого актера.
И опять после просмотра вновь снятого материала — те же горькие слова:
— А Щорса все-таки нет.
Довженко решил пойти на риск и поручил главную роль совсем молодому, еще неизвестному артисту Евгению Самойлову. И тут вдруг старательность уступила место взволнованным нервным поискам, внешнее сходство дополнилось щедрым богатством внутреннего содержания. Правдоподобие образа превратилось, наконец, в достоверную, неоспоримую правду.
На этот раз Довженко остался доволен.
Думая о Щорсе, представляя себе, каким он был. и какие мысли воспитали в нем высокое гражданское сознание и вдохновили на подвиг, Довженко отдавал ему свои собственные юношеские мечты. Ведь они были почти ровесниками (Довженко — на год старше), почти земляками (оба с Черниговщины) — значит, в те годы и задумывались они, наверно, об одном и том же.
Так вошел в сценарий вопрос одного из бойцов и ответ Щорса:
— Товарищ начдив, а правда, что после войны вы хотите всю землю засадить садами?
— Правда. Вообще, я думаю, будет совершенно другая жизнь, совершенно другая. А почему весь земной шар действительно не превратить в сад? Это так просто.
Ответ сопровождается авторским замечанием: «Сказал и задумался».
Самойлов оказался первым из исполнителен роли Щорса, который сумел «задуматься». И притом задуматься так, что ему можно было поверить: он сам сажал сады на земле и потому вправе сказать, что это просто: стоит только очень захотеть самому и суметь заразить этим своим желанием других людей.
Зато Боженко (артист Г. Скуратов) сразу оказался на месте.
Простодушный и хитроватый, бескорыстный по отношению к самому себе и прижимистый, когда надо «выколотить» что-либо для своих бойцов, — настоящий батько всех этих больших вооруженных детей революции.
Савку Трояна играл один из самых способных учеников Л. Курбаса — А. Хвыля, молодой актер атлетического телосложения. Он тоже сразу сумел отыскать и сыграть те противоречивые черты, что сплетаются в Савкином облике и характере: деликатность с грубоватостью, наивность с твердостью, неуклюжесть огромного тела с кошачьей пластичностью движений.
А в эпизодах, кроме уже названного Степана Шкурата, играли и Амвросий Бучма, который по праву должен быть назван великим актером, и Гнат Юра, и только начинавший тогда свой кинематографический путь Николай Крючков, и давно знаменитые вахтанговцы Глазунов и Горюнов…
И когда оказался на своем месте новый исполнитель главной роли, работа пошла быстро.
Фильм был бы окончен уже в 1938 году, если бы Довженко не свалил с ног тяжелый инфаркт.
Ему было за сорок. Обычные треволнения, связанные с работой на съемочной площадке, постоянная трепка нервов, нерасторопность администраторов, споры до хрипоты с актерами, с осветителями — все это не сходило уже так легко, как прежде. И тут еще вдобавок к привычным хлопотам вплотную подобралась трагедия, с которой Довженко никак не мог примириться.
Одним из самых деятельных его консультантов по фильму был комкор Дубовой, соратник Щорса, а в последние годы — ближайший помощник Якира, его заместитель по командованию Украинским военным округом. Один из героев-самородков гражданской войны, Дубовой и в мирное время вошел в число талантливых строителей Красной Армии, занял свое место в кругу выдающихся советских военачальников. Необыкновенно привлекательный внешне, огромный, красивый человек, он был умен и образован, не только любил, но и умел понимать искусство. Добрые отношения связывали его со многими украинскими писателями, художниками, работниками театра. Еще до начала работы над «Щорсом» он встречался с Довженко, и если их отношения нельзя назвать дружбой, то, во всяком случае, они были теплыми и прочными. Оба любили свои нечастые встречи и всегда находили темы для долгих бесед. Поэтому Довженко и обратился к Дубовому за советом, принимаясь за свой новый фильм.
И вот Дубового постигла та же судьба, что и Якира.
Известие об этом ошеломило Довженко.
Внезапное потрясение завершилось тяжелым инфарктом.
Довженко вышел из строя больше чем на три месяца. «Я нестерпимо страдал от мысли, что, быть может, мне уже не удастся довести свою работу до конца, — признавался он потом в «Автобиографии». — К моему счастью, этого не случилось». О своем отношении к фильму он говорит там же: «Щорсу» я отдал весь свой жизненный опыт… Я делал его с таким чувством, словно мое творчество осуществлялось не в ничтожном целлулоиде, а в камне или в металле… Я хотел быть достойным народа»[73].
Фильм был закончен к апрелю 1939 года.
Пожалуй, он оказался первым (и так трудно сложилась биография А. П. Довженко, что уже и цоследним) его фильмом, который имел большой, настоящий успех не только в сравнительно узком кругу знатоков и ценителей киноискусства, но и у широкой аудитории зрителей.
«Щорс» — одно из самых поэтических произведений о революционной борьбе народа, о высокой романтике революции.
Вспоминая об этом своем фильме, он говорил впоследствии студентам: