Бондарь Александр
Downtown
Александр Бондарь
Downtown
Английское слово "downtown" в переводе значит "нижний город" или же "центр города". Есть такой downtown везде - в любом городишке, в каком только вы ни окажетесь. В Торонто он мал по размеру, но почти не уступает своей монументальностью даунтауну Монреаля или Нью-Йорка, Рима или Санкт-Петербурга, Вашингтона или Москвы. Вы встретите здесь несколько рядов не очень высоких (не чета нью-йоркским) жмущихся один к другому небоскребов, по краям небольших улиц с маленькими ресторанчиками и магазинами. Сытые нищие, выпрашивающие мелочь на бутылку хереса или на сигаретку марихуаны. И еще - публика, своя даунтауновская публика. Деловые люди. Чистые, оттутюженные, в аккуратных костюмчиках. Они идут куда-то, крепко сжимая в руках свои кейсы. Идут, не замечая вас и вообще ничего не замечая. Люди делают бизнес, и время у них - деньги.
Ночью downtown преображается. Исчезают куда-то все эти респектабельные господа, и на улицы вылезают праздношатающиеся молодые люди. Восновном, это - рабочие и вэлфэристы. Для них зажигают свои огоньки ночные клубы, рестораны и бары. На перекрестках уличные проституки терпеливо дожидаются своих клиентов. Но все это - только до двух ночи. В два перестают наливать спиртное, и ночные заведения закрываются. Улицы пустеют. Город укладывается спать. Затихает понемногу шум машин, гаснут огоньки в окнах домов. И только неоновые огни разноцветной рекламы грустно подмигивают запоздалым прохожим, приглашая купить еще одну какую-нибудь ненужную вещь.
... Когда я уезжала, лил сильный дождь. До самого Бреста. Тяжелые капли били в оконное стекло, и сквозь этот дождь я могла видеть только одну и ту же картину: бесконечная череда обнаженных деревьев, между которыми то тут то там появлялись жалкие нищенские строения. Летом здесь все прикрывает зелень, зимой - снег. Но теперь, когда весна еще по-настоящему не наступила, а зима уже кончилась, ничто не могло припрятать царящие кругом нищету и уродство.
Свет еще не включили, и в купе у меня было темно. Читать нельзя, оставалось только глядеть в окно или же коротать время, разговаривая с попутчицей - пожилой украинкой, похожей на Нонну Мордюкову и еще на кого-то - кого я не могла вспомнить. Та всю дорогу рассказывала, как хорошо им было при коммунистах и очень эмоционально настаивала на том, что Кравчука, Кучму и Горбачева нужно повесить на одном фонарном столбе.
Помню украинских таможенников. Двое здоровенных парней с повязками угрюмо ходили по вагонам, допрашивая пассажиров - везет ли кто доллары. Долларов ни у кого не оказалось. Таможенники шарили по тюкам и чемоданам ища к чему бы придраться, но в этот момент поезд тронулся. Один из них, выйдя в тамбур, меланхолично сдернул стоп-кран, после чего оба поспрыгивали на насыпь.
Еще помню брестский вокзал. Здесь было немноголюдно, чуть чище, чем в Краснодаре. Какая-то бабушка в углу торговала семечками. Два солдата в новеньких, только что снятых с новобранцев, шинелях курили, дожидаясь своего поезда. Хотелось есть, но несвежие пирожки и мятые пирожные в вокзальном буфете продавались только за "зайчики".
Последнее, что я запомнила здесь: пьяный таможенник, осматривавший мой багаж. Он не стал особенно ковыряться. Дыхнув мне в лицо перегаром, принял на веру, что ничего запрещенного я не везу.
А потом была Польша. На варшавском вокзале задерживаться не хотелось. Еще в Бресте мне рассказали, что здесь полно бандитов - русских, украинских, белорусских, чеченских. Поляков они не трогают - охотятся за соотечественниками.
Варшава - полурусский город. Родную речь тут слышишь на каждом шагу, и почти все поляки понимают по-русски. Здесь чище, чем в России, ухоженней. Улицы и дома имеют более европейский вид. В магазинах - совсем, как в России до революции, говорят "добрый день" и "что вам угодно?" Глядя на эти аккуратные домики в западно-европейском стиле, я не могла понять - зачем это поляки куда-то еще и уезжают...
Летовский авиалайнер, перечеркнув океан, за восемь часов доставил меня на североамериканский континент - в страну, где я не была никогда раньше, и которая должна была стать теперь моей новой родиной.
В аэропорту "Пирсон" меня встречали вежливые негры - таможенники. Иммиграционный чиновник долго и с любопытством глядел на мой "landed immigrant", словно бы не решаясь попробовать его на зуб и тем убедиться - не сама ли я его напечатала.
Когда очутилась на улице, моросил дождь, придавая всему какой-то серый, унылый вид.
- Лена! - Услышала, вдруг, откуда-то сзади.
Я обернулась. В четырех шагах от меня стоял Дима - мой кузен. Я сразу его узнала, хотя видела всего один раз - лет одиннадцать тому назад. Эти годы страшно изменили его: он и не повзрослел даже, а как-то постарел похудел, осунулся. У него был вид человека, который успел уже все испытать и все увидеть, и который не ждал теперь от жизни ничего хорошего. Ему не было еще тридцати, но выглядел он на все сорок.
Мы обнялись и поцеловались по-родственному. Перед отзездом я написала Диме, что приезжаю, но, честно говоря, не ждала, что он будет встречать меня в аэропорту.
Дима поднял мои чемоданы и потащил их куда-то, сказав, что отвезет меня на своей машине. Но в этих его словах я не услышала какой-либо гордости или самодовольства. Подойдя ближе, поняла - отчего. У бордюра, в сторонке, стоял старый пошарпанный "шевроле" с треснувшим передним стеклом и большой мятиной сзади.
Я запомнила Диму другим. Одиннадцать лет назад, у какого-то нашего с ним далекого родственника. Аккуратный красивенький мальчик в сером костюмчике; словно породистый кобелек, выставленный на всеобщее обозрение. Мне сообщили, что Дима закончил школу с золотой медалью и занят сейчас раздумием - в какой именно вуз ему поступать. Рассказывая об этом, взрослые кивали многозначительно и покровительственно улыбались, отчего я очень смущалась и краснела до самых ушей. Сам Дима посмотрел на меня тогда только один раз и то, что он увидел, явно ему не понравилось. "Найдем лучше" прочитала я у него в глазах.
Сейчас все переменилось. Дима без выражения глядел то на меня, то на дорогу и рассказывал о своей жизни. Говорил он очень спокойно, равнодушно даже - так, словно бы речь шла и не о нем, а о каком-то другом человеке, участь которого была ему безразлична.
Я видела, как за окном пробегали симпатичные - словно игрушечные домики; как будто специально расставленные вдоль этой дороги, дабы турист, приехавший в Канаду только что, мог все увидеть с лучшей стороны.
Дима эмигрировал шесть лет назад. Довольно быстро он понял, что Канада - не такова, какой она ему казалось издали. Никто его здесь не ждал, и он никому тут не нужен. Точно также, как не нужна и его специальность советская юриспруденция. Дима уселся на вэлфэр, уселся прочно и не думал уже с него слазить. Четыре года прошли в ничегонеделании. Впрочем, выход отсюда был: поступать в университет и думать о новой специальности. Но в Диме уже надломилось что-то. Он и сам не понимал - что. Пусть все идет, как идет решил Дима и отдался на волю случая. Но ничего не менялось, а постоянное безденежье начало утомлять. Дима решил отыскать какой-нибудь дополнительный заработок. Не оставляя вэлфэра, он устроился грузчиком на склад. Теперь он бывший лучший ученик, победитель всевозможных конкурсов и олимпиад, вставал в четыре утра, чтобы перетаскивать целый день мешки на пыльном вонючем складе, в компании с неграми, которые грязно ругались и курили марихуану.
Дима знал, что половина рабочих на этом складе - нелегалы, люди у которых нет не только разрешения на работу, но и вида на жительство. Хозяин - пузатый грек, объяснявшийся по-английски четырьмя фразами, спрашивал обычно только имя. Кончилось это все плохо. Кто-то на кого-то стукнул. И вот, здание склада окружили одинаковые фургоны, откуда появились угрюмые ребята в спецодежде и с рациями. Они брали за шкирку каждого и в грубой форме требовали удостоверение личности. Дима засыпался. Он потерял вэлфэр, а штраф, который ему пришлось выплатить, едва не перекрыл все, заработанное им за полтора месяца.