- Ну, кончай канитель, дядя Петра! Бери десять пудов, а не хочешь скатертью дорога. У меня тут и без тебя забот полон рот.
- Я те говорю - за один стан десять мер проса отвалил, - упрямо повторял свое дядя Петра.
- То были двадцатые годы, а теперь шестидесятые... Разница, голова! всплеснула руками девица.
- Как был он стан, так и остался. Какая же разница?
- Ты и при коммунизме, видать, не расстанешься со своим станом. Вот они корни частной собственности! - девица посмотрела с укором на председателя. Тот уклончиво разглядывал тетрадный листок.
- Коммунизм коммунизмом, а война случится - без стана не обойтись, словно бы оправдывался дядя Петра. - Сколь мы в войну холстин поткали? Да и теперь, кабы не запрет, и одеяла ткали б, и тик.
- У вас что же здесь, фабрика ручного труда была? - спросила девица.
- Да ну, какая там фабрика! Так, артель ткачей-надомников при колхозе. Тик на матрасы ткали, - ответил Николай Иванович. - Четвертый год как запретили... Промышленное производство. Нельзя.
- А теперь в зиму мужики в отход идут. Это что ж, лучше? - сердито спрашивал дядя Петра.
- Как в отход? Что это значит? - девица опять требовательно смотрела на председателя.
Но отвечал дядя Петра:
- На заработок идут, на сторону. Кормиться надо. Нам платят на трудодень грош да копу. Вот и отходят.
- А кто больше нас платит? - спросил Николай Иванович.
- Я говорю про отходников, - сказал дядя Петра.
- Ах, это шабашники! - радостно догадалась девица. - Вы тоже шабашник?
- Нет, я уж отшабашил.
- Ты будешь продавать или нет? - спросил Николай Иванович.
- Двадцать пять пудов пашеницы или пятьдесят рублей деньгами, - твердо ответил дядя Петра.
- Нет, столько я не смогу заплатить, - сказала девица.
- Тогда пусть сам музей приезжает, - сказал дядя Петра, вставая.
- Ага, жди. Завтра явится к тебе турус на колесах, - усмехнулся председатель.
- Вот видите, какой вы неуступчивый, - девица тоже встала. - А бабка Еремкина бесплатно отдала нам платье кашемировое, фату и гайтан.
- То тряпье, а это струмент, - нехотя пояснил дядя Петра. - Кабы жива была моя старуха, и она бы вам, может, чего отдала задаром. Да, вчерась вы по радио объявили, чтоб туфли подвенечные принесть. Вот! - дядя Петра вынул из кармана старые парусиновые туфли на резиновых подошвах. - Берите. За рупь отдам.
- Да это ж обыкновенный ширпотреб! - девица прыснула и передала туфли Николаю Ивановичу. - Я же просила рукодельные туфли, расшитые. Старинные!
- А эти чем не рукодельные? И старинные...
- Ну чего ты мелешь? Их же при Советской власти выпустили, - сказал Николай Иванович.
- А тогда что ж, не выпускали таких?
- Тогда был, во-первых, Петроград! А здесь смотри - клеймо! Красный треугольник. И написано - Ленинград.
- Он и есть Петроград.
- На, читай!
Дядя Петра читать не стал, сунул в карман туфли, тяжело пошел к двери. Но у порога все же обернулся, переминаясь с ноги на ногу, спросил:
- А плуг вам не нужен?
- Иди к черту! Или я в тебя чернильницей запущу... - не выдержал Николай Иванович. - И вы идите. Хватит с меня и своих забот, - выпроводил он и девицу в клетчатых штанах - Ну и денек начался! То бык, то дядя Петра... Севка, заводи машину! - крикнул Николай Иванович из окна.
Возле машины Николая Ивановича поджидала все та же музейная девица. Но теперь с ней рядом стоял приземистый, тугощекий парень в кедах и с фотоаппаратом на животе.
- Ну, что еще? - сердито спросил Николай Иванович, подходя.
- Николай Иванович, дорогой! Пожалуйста, не сердитесь, - она прямо на цыпочки поднялась, того и гляди обнимет да расцелует. - Оказывается, у вас кулечный промысел сохранился? Кули рогожные ткете. Прямо чудеса!
- Чего же тут расчудесного?
- Ну как же? Рогожи! Это ведь один из древнейших промыслов на Руси... Сохранился в девственном виде, так сказать. Это находка для нашего музея. Я вот и фотокорреспондента пригласила.
- Спартак Ласточкин, - представился парень с фотоаппаратом на животе.
- Для вас находка, а для меня вся эта канитель может потерей обернуться.
- Почему?
- Потому что запрещают колхозам промыслами заниматься. Тик у нас отобрали. Шуметь станете - и кули прикроют.
- Почему же?
- А чтоб мы только в земле ковырялись, не глядели бы по сторонам.
- По-моему, это абсурд. Если промысел выгоден для вас, занимайтесь на здоровье - сказал Спартак Ласточкин. - Вы меня просто заинтриговали. Надо посмотреть.
- Ну что ж, садитесь, - угрюмо, но покорно сказал Николай Иванович. Что же вам показать? - спросил он в машине своих навязчивых гостей.
- Сперва плоды, так сказать, промысловых усилий. Что это вам дает? сказал Спартак Ласточкин.
- Севка, давай на скотный!
"Волга", ныряя на дорожных ухабах, резво выкатила в поле. За оврагом, на пологом взъеме, в строгом порядке потянулись вдоль села коровники, телятники, свинарники... дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые, серые, как речные плесы, крыши. И конца не видать.
- Это все на кули построено, - сказал Николай Иванович.
- На рогожи? - удивилась девица.
- Да, на рогожи. Только за прошлый год мы продали этих кулей на двести тысяч рублей.
- А кто же их покупает?
- Те, кто рыбу ловит. Все! От Белого моря до острова Сахалина.
- Невероятно! - воскликнул Спартак Ласточкин. - Везите нас в избу. Покажите, как ткут эти богатства.
- Давай в село! - приказал шоферу Николай Иванович и, обернувшись назад, неожиданно для себя стал откровенничать: - А кредиты не дают нам на покупку мочала. Говорят - неплановое производство. Не положено! Значит, мы вроде бы подпольщики. Просто смех! И агента своего держим в Башкирии. Мочало закупает. И платим выше кооперативных цен. Дерут с нас сколько хотят. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается. А в заявках на вагоны вместо мочала пишем - зерно. Мочало нельзя. Ни-ни... Непланово!
- Невероятно! - сказал Спартак Ласточкин.
- Невероятно! - подтвердила девица из музея.
Машина остановилась возле крайней избы. На бревнах у завалинки грелся на солнышке сухонький дед с жидкой, землистого цвета бороденкой.
- А вот и ткач, - сказал Николай Иванович, вылезая из машины. - Евсеич, наладь-ка нам свою орудию!
- Это можно. Проходите в избу.
Евсеич пошел впереди, шаркая кирзовыми сапогами. Глядя на его узкую согнутую спину, на его морщинистую сухую шею, Спартак Ласточкин сказал, усмехаясь:
- Чего уж ему ткать! Хорошо хоть, что своим ходом идет.
- Это мои главные кадры. Опора! - ответил Николай Иванович. - У меня триста человек пенсионеров и всего тридцать молодежи.
- Невероятно! - воскликнула девица.
В избе их встретила бойкая старушка с рыхлым, раздавшимся на все лицо носом, в домотканом переднике, перетянутая поперек живота, точно сноп.
- Ай, гости дорогие! И чем мне вас угощать-потчевать? Да и откель же вы такие хорошие будете? Уж и не знаю, куда пристроить вас, - певуче причитала она и хлопала руками по бокам.
- Дед, да чего ж ты рот разинул? Натяни-ка основу поскорее! - крикнула она совсем иным тоном. - Покажи людям свою снасть-то!