— Мидори сказала, что угрожала тебе скандалом.
— Блеф.
— Она не блефует, Тацу.
— Не важно. Я сказал ей, где тебя можно найти, потому что продолжать обманывать ее было бесполезно. По сути, она и не была обманута. Кроме того, я подумал, что эта встреча будет тебе полезна.
Я отрицательно покачал головой:
— Ты на самом деле думаешь, что она могла уговорить меня помочь тебе?
— Конечно.
— Почему?
— Ты знаешь почему.
— Не тяни, Тацу.
— Ладно. Сознательно или несознательно, но тебе хочется быть достойным ее. Я уважаю тебя за это чувство, потому что в Кавамура-сан есть многое, достойное уважения. Но здесь ты можешь пойти не той дорогой, и я хотел дать тебе возможность понять это.
— Ты не прав.
— Тогда почему ты здесь?
Я посмотрел на него:
— Я собираюсь помочь тебе. Это не имеет никакого отношения к Мидори. — На секунду я представил себе Гарри, потом сказал: — Нет, это ты поможешь мне.
Официантка принесла чай и снова ушла.
— Что случилось? — спросил Тацу.
Первой реакцией было не говорить, прикрыть Гарри, как я всегда это делал. Но в этом больше не было необходимости.
— Мураками убил моего друга, — сказал я. — Мальчишку по имени Харриоси. Ямаото использовал его, думаю, чтобы выйти на меня. Когда они получили все, что нужно, они избавились от него.
— Мне очень жаль.
Я пожал плечами:
— Тебе ведь это на руку. Если бы я не знал тебя так хорошо, у меня могли бы появиться подозрения.
Как только я произнес эти слова, тут же пожалел об этом. У Тацу слишком много достоинства, чтобы ответить на такое.
— Так или иначе, я хочу, чтобы ты кое-что выяснил для меня, — сказал я.
— Хорошо.
Я сообщил ему о том, как Канезаки следил за Гарри, что началом всей истории стало письмо Мидори, и как к этому приложила руку Юкико из «Розы Дамаска».
— Посмотрю, что можно для тебя сделать, — сказал Тацу.
— Спасибо.
— Твой друг был… молод? — спросил Тацу.
— Слишком молод.
Он кивнул, глаза у него были грустные.
Я вспомнил о том, когда Тацу впервые рассказывал мне о Мураками, как его челюсти сжимались и разжимались, когда он говорил, что считает Мураками причастным к убийству ребенка. Я должен был спросить.
— Тацу, у тебя… у тебя был сын?
Последовало долгое молчание, в течение которого он переваривал осознание того, что мне что-то известно о его личной жизни, и решал, как ему лучше ответить.
— Да, — кивнул он после паузы. — В прошлом феврале ему бы исполнилось тридцать два.
Казалось, он тщательно взвешивает слова и так же тщательно их произносит. Интересно, когда он в последний раз говорил об этом.
— Ему было восемь месяцев, грудной младенец, — продолжал он. — На какое-то время нам с женой надо было уйти вместе, и мы наняли сиделку. Когда мы вернулись домой, сиделка словно обезумела: она уронила малыша, и у него на головке появился кровоподтек. Он плакал, сказала она, но потом, похоже, все нормализовалось. Мальчик заснул. Жена хотела немедленно отвезти его к врачу, но он мирно спал. «Зачем зря тревожить сон малыша? — сказал я тогда. — Если бы были проблемы, мы уже знали бы о них». Моей жене хотелось верить, что все будет хорошо, и мне удалось ее в этом убедить. — Он сделал глоток чая. — Утром малыш был мертв. Врач сказал, что это было внутричерепное кровоизлияние. Он сказал, что, обратись мы за помощью немедленно, результат был бы тем же. Но конечно, я всегда буду сомневаться. Потому что у меня был выбор, понимаешь? Может быть, ужасно об этом говорить, но мне было бы легче, если бы мой сын умер сразу же. Или если бы сиделка ничего нам не сказала. Тот же исход, и все же по-разному.
Я взглянул на него:
— Сколько лет было твоим дочерям, Тацу?
— Два и четыре.
— О Господи… — пробормотал я.
Он кивнул.
— Потерять ребенка — худшее, что может случиться, — продолжил он. — Не существует большего горя. Долгое время я хотел покончить с собственной жизнью. Частично из-за шанса, что смогу воссоединиться с моим сыном, смогу приласкать его и защитить. Частично чтобы искупить мой поступок по отношению к нему. И еще чтобы просто больше не чувствовать боль. Но обязательства по отношению к жене и дочерям оказались сильнее этих иррациональных и эгоистичных импульсов. И я пришел к пониманию своей боли как справедливого наказания, как кармы. Но все равно каждый день я думаю о своем маленьком сыне. Каждый день я надеюсь, что у меня появится шанс снова увидеться с ним.