— Да и то неудачно.
— Наоборот. Если бы не вы, я могла б и вправду подумать, что преступница. Нет, за это выступление спасибо вам большое. Жаль будет новоселье без вас справлять.
— Почему без меня?
— Уедете вы весной.
Я подумал о Вике, о тех нескольких парах ребячьих глаз, что оживали на уроке, когда я рассказывал что-нибудь такое, чего нет в учебнике, о хозяйке, о самих Ступаках и покачал головой:
— Не думаю.
Кроме ребят, кроме Вики и всего того хорошего, что не хотелось оставлять, было и другое — настойчивое, хотя и не осознанное до логического завершения внутреннее ощущение, что уезжать еще нельзя, что еще пережито не все из того, что подготовил для меня Дождь-городок, что многое еще предстоит узнать и понять, прежде чем я уеду. И наконец, было обыкновенное упрямство. В последние дни я получил несколько щелчков по носу, и мне не хотелось бежать, уступать нажиму.
— Думаю, что не уеду.
— Неужели еще на год останетесь?
— А почему бы и нет?
— Но зачем? Вы же можете поступить в аспирантуру, заняться научной работой! Там ваши знания, ваш труд будут цениться, будут приносить пользу, а здесь вы попусту растрачиваете себя. Бориса-то вам не одолеть. Выживет он вас. Вы же гордый — долго не протерпите.
— По-вашему, на него и управы нет?
— Пока нету, сами видели. В районе Троицкий первый авторитет. Куда еще пойдете?
— Можно поискать и другие места.
— Не нужно. Ах, Николай Сергеевич, была б я на вашем месте… Свободным, независимым человеком! Да что б я делала в такой дыре? Что вы тут хорошего увидали, кроме вишневой наливки да умных разговоров с моим мужем? Разговоры-то эти надоедят вам скоро, а наливка, наоборот, слишком понравится. Так и жизнь пройдет, не заметите.
Говорила Светлана так, что за каждым ее словом я чувствовал не столько желание разъяснить мои заблуждения, сколько свое, наболевшее и прорывавшееся из-под спуда. И впервые я услышал, вернее, даже не услышал, а уловил в тоне Светланы что-то недоброе по отношению к Андрею. Так сказала она об «умных разговорах».
Но я не хотел, чтобы она говорила то, о чем завтра пожалеет. Я попытался пошутить:
— Вы меня почти убедили. Наливку придется бросить.
— Вас убедишь! Мужчины же такие умные! Все, что я говорила, вы пропустили мимо ушей, но…
Что хотела еще сказать Светлана, я не узнал. Послышался шум в прихожей, и мы оба посмотрели на дверь. Открылась она медленно, будто человек, открывающий ее, входил в чужую, незнакомую комнату. Но это был Ступак.
Он вошел в сдвинутой на затылок шапке — и мне сразу бросилась в глаза его непривычная бледность.
Андрей увидел меня и усмехнулся:
— А я-то боялся, что жена скучает…
— Я не знал, что у вас сегодня кружок.
— Кружок? Да, был кружок, был…
Он снял шапку и пригладил волосы.
Я все еще не понимал. Ни бледности Ступака, ни красных пятен, которыми покрылись щеки Светланы. Я никогда не видел ее такой жалкой и растерянной.
— А это, Коля, хорошо, что ты зашел, голубчик…
Впервые он говорил мне «ты» и называл по имени.
— …Самортизируешь нашу встречу. Знаешь, женщины почему-то удивительно непримиримы к нашим слабостям.
— Раздевайся, Андрей, — перебила Светлана.
— Раздеваться? Ах, да. Совершенно верно, мне надо еще снять пальто…
И тут только я разглядел его глаза и понял, поразившись. Всегда умные, понимающие глаза Ступака были сейчас неподвижными и отсутствующими глазами смертельно пьяного человека. Да, именно смертельно пьяного, а не выпившего. Ступак был абсолютно пьян, пьян так, как бывают пьяны большие и неглупые люди, которых алкоголь не валит с ног и не превращает в идиотов.
Однако еще больше поразило меня то, что в лице Светланы я не заметил удивления. Тут были и гнев, и стыд, и отчаяние, но это было отчаяние человека, схваченного за горло знакомой и неотвратимой бедой.
Я встал в растерянности, не зная, что мне сделать.
Светлана сказала сама:
— Извините, Николай Сергеевич, Андрей Павлович неважно себя чувствует…
— Да, я понимаю, мне пора, — пробормотал я, испытав облегчение от этого разрешения немедленно уйти.
— Почему пора? — возразил Ступак. — Время еще детское, посидим, потолкуем.
— На сегодня хватит, — перебила Светлана твердо.
— Да, мне пора, — повторил я в страхе, что он начнет удерживать меня с пьяной настойчивостью.
Но Андрей не стал этого делать. Он сказал только:
— Значит, на расправу выдаешь? Ну ладно, иди. Я привык уже…
И грузно опустился за стол, бросив на клеенку тяжелые руки.