– Нет, я не забыл...
– Для того чтобы плод развивался нормально, маме все это необходимо. Только в солярии загорать нельзя. Не ложиться же ей на сохранение, правда?
– Какая ты у меня умница, Ритуля. – Иван погладил ее по голове.
– Никогда не говори так! – строго потребовала девочка. – Когда женщину называют умницей, подчеркивают ее глупость.
– Ой! Прости! Больше не буду!
– И еще мы с мамой сегодня в церковь идем. Знаешь, есть такой храм, «Утоли моя печали» называется. На...
– Знаю, – настороженно отозвался он. – И что вы там делаете?
– А что делают в храме, папа? Подумай, как здорово он называется – «Утоли моя печали».
– Правда здорово...
– Сдай белье в стирку, – продолжила Рита со вздохом. – На всякий случай соберу тебе сумку.
– Спасибо, друг. – Отец потрепал ей волосы. – И что бы я без тебя делал?
– Ну ладно, мне некогда. – Рита решительно высвободилась. – Давай разбирать. Я тебе помогу.
Он помедлил, нехотя согласился:
– Ну давай...
Плутовка, дожидаясь, встала рядом, а Иван поставил сумку на стул, раскрыл ее и остолбенел.
– Это тут откуда? – Он вынул компьютерный мини-диск.
– Ты же его искал? – серьезно спросила Рита, очень довольная эффектом.
– Искал... Где ты взяла?
– У тебя на столе. Спрятала, чтоб мама не увидела.
– А ты знаешь, что здесь?
– Ну разумеется. Потому и спрятала.
– Ты у меня самый лучший друг.
– Ладно, пап, давай разбирать сумку. У тебя, наверное, там белья накопилось. И все опять порохом пропахло.
Иван убрал диск в карман и вытащил большой пакет.
– Вот, отдельно складывал. Можешь вытряхнуть сразу в машину.
Рита по-хозяйски заглянула в пакет, что-то там перебрала и сокрушенно покачала головой:
– Горе мне с тобой... – Она достала колпачки. – А это что?
– Это? Колпачки от подствольного гранатомета.
– Зачем?
– Мы из них водку пьем. Вместо рюмок.
– А термос почему здесь?
– Он же пустой!
– Да, мужская логика. – Она поволокла пакет к двери. – Позвони маме, а то я в музыкалку убегаю. У детей тоже выходных нет.
Иван задумчиво постоял, затем прикрыл дверь, взял диск и сел к компьютеру.
На мониторе возникал кадр за кадром: яркий, солнечный день, берег Баренцева моря, ветрено, военные корабли на рейде, на горах еще снег, а Надежда в купальнике идет по каменистой отмели. Она что-то собирает, ракушки или камешки, убегает от волны, потом оглядывается на камеру, смеется и манит рукой.
Минуты тревожного и одновременно беззаботного счастья...
Надежда вышла на платформе «Соколово» уже в темноте, спустилась по ступеням и торопливо побежала к мерцающим деревенским огонькам.
Навстречу, как на пружинках, выкатился развеселый фокстерьер, с разбега запрыгнул на руки и полез «целоваться». Она утихомирила его восторженную страсть и понесла на руках, как ребенка.
Во всех окнах дома горел свет. Надежда вошла во двор, поднялась на крылечко и шагнула в двери.
– Добрый вечер, это мы!
За верстаком в углу просторной и типично дачной комнаты стоял длинноволосый, седой, но еще крепкий и высокий старик с аккуратной белой бородой – отец Надежды, Игорь Александрович. Резинка очков, поднятых на лоб, перехватывала его волосы, отчего он походил на былинного кузнеца, а на верстаке перед ним была закреплена длинная, сучковатая палка с изогнутым концом, которую он любовно обрабатывал широким резцом.
Отец не сразу поднял голову, молча кивнул, не отрываясь от работы. Надежда спустила на пол собаку, сняла кожаный плащ и, умывая руки под деревенским рукомойником, обратила внимание на стол: напротив друг друга два использованных чайных прибора, две тарелки с вилками, хлебница, заварник – в общем, неубранная и немытая посуда.
– Кто в гостях был? – полюбопытствовала Надежда. – Михаил Михайлович?
– Нет, – односложно отозвался отец, хотя глаза его вдруг загорелись. – Ты не знаешь этого человека... Свершилось чудо! Вернулся Харламов.
– Это кто? – между делом спросила она, разбирая возле холодильника сумки с продуктами. – Хоккеист?
– Наш техник-геолог... В общем, из той жизни. Мы считали, они погибли, вместе с Кравченко. С Таней Кравченко... А они оба живы! Я глазам не поверил...
– Здорово, – буднично обронила она, просто чтобы поддержать разговор.
Отец это понял и сразу же потерял интерес.
– Пленки напечатала? – скучно спросил он.
– Ой! – Надежда вынула пакет. – Отдавала своим на студии... Там на всех кадрах только радуга.
– Да...
– Красиво, конечно. – Она перебрала фотографии. – А почему ты снимаешь только радугу?
– Нравится...
Надежда положила пакет на верстак.
– Знаешь, пап, я вспомнила... Когда была совсем маленькая, мы с тобой ходили по полю и искали место, откуда начинается радуга.
Отец оставил молоток и резец, оперся о верстак.
– Неужели помнишь?
– Помню. И один раз нашли. Радуга начиналась возле стога сена.
– Молодец...
– А почему ты мне не разрешил войти в нее?
– Там было сыро. А ты и так промокла.
Дочь собрала посуду в тазик, налила из чайника воды и принялась мыть. И вдруг заметила на краю стола листок бумаги, исчерченный линиями и напоминающий карту.
– А это что? – Она вытерла руку и взяла бумажку.
Отец среагировал почти мгновенно.
– Абрис. – Выхватил у нее листок, сложил его и спрятал в карман. – Тебе не интересно...
И снова взялся за резец.
Надежда настороженно взглянула на его руки и приблизилась к верстаку.
– Ты что это строгаешь, пап?
– Очень крепкое дерево, – с удовольствием произнес Игорь Александрович. – Никогда такого не видел. Чем и обрабатывать, не знаю.
Она потрогала палку.
– Это какое дерево?
– Харламов сказал, медное. И впрямь будто из меди.
– А что это будет?
– Посох.
– Посох? – В глазах дочери мелькнул испуг. – Зачем тебе посох?
– Как зачем? Например, за грибами ходить, очень удобно. Да и по гололеду. Мне давно полагается третья точка опоры.
Чуть-чуть успокоил, но тревога осталась. Надежда вернулась к столу и опять занялась посудой.
– Ты есть-то хочешь? – спохватился отец. – Овощное рагу приготовил...
– Не хочу. Я со дня рождения еду. Артемке сегодня шесть исполнилось.
Игорь Александрович тяжело сел у верстака и положил резец. Уловив его настроение, она предвосхитила вопрос:
– Пап, не приставай!
– Держишь ты меня, – медленно проговорил он. – По рукам и ногам вяжешь.
Надежда взяла полотенце и присела рядом, положила голову на плечо.
– Я стараюсь, пап. Изо всех сил...
– Тьфу, – обреченно сказал отец. – До чего же вы бестолковые...
Она обняла отца, приласкалась, проговорила капризно:
– Ты что, папочка, избавиться от меня хочешь?
– Мне вон уже медное дерево на посох вырубили, – серьезно продолжил он. – А был бы внук...
– Молчи, папа!
Отец посмотрел долгим взглядом и опустил голову. Она услышала его обиду, погладила по волосам.
– Ну, прости... Не сердись. Мне самой тошно.
Он оставался неподвижным.
Надежда коснулась суковатой палки – наколола руку, резко отдернула ее.
– И правда, будто металл... – Потом поинтересовалась, стремясь помириться: – А где растут такие деревья?
Отец взглянул на нее, как на малое дитя, невесело усмехнулся:
– Не знаешь? В Тридевятом царстве растут...
Нелегальные бои без правил устраивали в заброшенной промзоне, видимо, бывшем заводе железобетонных изделий: кругом валялись бракованные плиты, блоки, заржавевшая арматура – и все это заглушал буйный, вымахавший под два метра чертополох. И тут же вкривь и вкось, как попало, приткнулись дорогие автомобили, в некоторых скучали водители. Картина причудливая и дикая одновременно.
Внутри был сооружен примитивный ринг с ковром, вместо канатов его обозначали натянутые толстые веревки. С ферм свисали театральные прожектора, освещающие ринг, так что «зал» оказывался в полумраке. Зрителей собралось около полусотни, отнюдь не «братки», вполне достойные люди, более напоминающие политиков, дипломатов.