А в столовой — обновка. В глаза бросается. Из пахучих сосновых досок бригадные умельцы сколотили новый стол, да такой, что не хуже городских, ресторанных.
Костылев провел ладонью по ласково-скользкой поверхности, ощутил под пальцами тепло дерева, еще недавно бывшего живым.
— Работка — перший сорт, — похвалил Вдовин. — Кто делал?
— А вон! Его продукция, — бригадир кивнул на дверь, где в клубах пара старательно топал ногами Дедусик.
— У-умелец, — восхитился Ксенофонт Вдовин.
— Когда захочет, Дедусик все сумеет сделать, — согласился Старенков. Взял со стола стакан компота, отпил половину, замочив бороду. — Правда, сверхурочные потребовал в табель занести, но зато и стол отгрохал на славу.
— Хоть в Москву на ВДНХ, — согласился Вдовин. — В павильон, где художественное творчество трудящихся масс показывают.
Костылев внимательно оглядывал каждого, кто появлялся в бригадной столовой, — поотвык он за эти несколько дней, поотвык, каждое лицо кажется новым. Вот ведь натура человеческая — стоило переменить обстановку, как начал забывать... Химическая реакция какая-то.
— Чего стоишь? Нечего торчать посреди столовки! Не Останкинская башня, — Старенков привел его в себя обычным своим насмешливым тоном. — Телевидения у нас в тайге нет. — Первым сел за стол, придвинул к себе поцарапанную миску. — Выбирай самый лучший алюминиевый хрусталь, наполняй щами.
Пришел Уно Тильк, принес обещанное. Столовая сразу наполнилась шумом.
Старенков сидел рядом с Костылевым и почему-то мрачнел и мрачнел, этот процесс, казалось, нельзя было остановить. Суровым свинцом наливался его взгляд, борода начала придавать лицу особо грозный обличительный вид. Костылев поедал пахучие лесные щи, исподлобья посматривая на бригадира. Положил ложку.
— Слушай, дома у тебя все путем?
— Не жалуюсь, — однозначно ответил Старенков.
— А чего пасмурный?
— Так. Узнаешь.
— Настроение у тебя чересчур изменчивым стало... Что ни час, то новое.
— Работа такая.
Когда отобедали, Старенков громыхнул ладонью по столу. Звук хлопка, острый, скользкий, ударился о стену, заставил задзенькать оконца. Крепка была рука у бригадира.
— Кончай из ружья палить, людей пугать, — пробормотал Вдовин.
— Слушайте все сюда! — попросил Старенков. — Дело, ребята, есть. Зеленого цвета.
— Значит, не очень приятное.
— Не очень. Потому и хочу обсудить. В общем, нам предлагают с сотого по сто шестой километр два лупинга вместо одного тянуть.
— Так мы ж уже на сотом километре стоим.
— Вот с этого километра и надо начинать. Но есть закавыка... Второй лупинг проектом не предусмотрен. На него даже деньги не отведены.
— Деньги — это, известное дело, Дедусикова профессия, — снова встрял Вдовин.
Дедусик поднял голову.
— Чья ошибка-то насчет лупинга? — спросил Рогов.
— Проектировщиков.
— Вот их бы, сукиных детей, и заставить в пятидесятиградусный трескотун тащить нитку-катушку.
— Заставить — не в наших силах. Не дано, — сказал Старенков зло, сгорбился, наваливаясь грудью на стол. Повел ноздрями. — От черт, как сосна хорошо пахнет! Даже голова кружится.
— Экономия по трубам у нас большая? — поинтерсовался Рогов.
— Как раз на лупинг хватит, — Старенков коснулся лбом стола, выпрямился. — Или чуть-чуть не дотягивает... В общем, надо посчитать.
— Если это «чуть-чуть» три километра составляет, то...
— Какого черта ты, Рогов, поперед батьки... — Старенков глубоко, будто затягиваясь хорошим сигаретным дымом, вздохнул. Словно легкая волна прошла по столовой, всколыхнула людей. Все подняли головы — в голосе бригадира, кажется, прозвучало нечто такое, что заставило взметнуться землю за хлипкими оконцами балка, заколыхаться деревья и кусты.
Костылев глянул на улицу — приземистая крючковатая сосна, самая ближняя к балку, прядая черными лапами, уходила куда-то вниз, под снежный покров. Тяжестью заныло сердце, словно у солдата перед атакой, в которой должен погибнуть либо он сам, либо кто-то из его товарищей.
— Во сколько рубликов обходится километр лупинга? — спросил тем временем Рогов.
— Дорого.
— Вот проектировщиков и заставить бы...
— Нельзя. Если мы сейчас заставим их пересчитывать, на это месяц уйдет, трасса остановится.
У Костылева вдруг вмиг онемело нёбо, язык стал непослушным и грузным, будто у пьяного. Такое ощущение появлялось, когда он на охоте одним зарядом сваливал двух уток сразу — либо тяжелых плотнотелых чирков-трескунков, отъевшихся за лето — их мясо бабка Лукерья Федоровна умела особенно аппетитно готовить, либо пугливых нежных свиязей, либо весело-задумчивых нырков-шушпанов.