— Слушай, парень, ты знаешь, во сколько обходится государству посадка по твоей милости? — прорычал он.
В пору роговского детства на экранах показывали индийский фильм «Бродяга». Один из героев фильма был бандитский предводитель, злодей Джагга — пузыреобразный человек со страшным, рябым, огромным, как луна, лицом, болотными куделями курчавых волос, выпуклыми глазами, которые, будто земляные шары, вращались в глазницах. Все самые страшные герои детства, эти Кащеи Бессмертные, Бармалеи, Соловьи-Разбойники, были просто симпатичными, безобидными ребятами в сравнении с Джаггой.
Но перед вертолетчиком, выскочившим на снег, сам Джагга был, право, просто симпатягой-парнем, — дал же бог такое лицо.
Старенков стиснул кулаки:
— У нас человек умирает. А если бы ты не сел, я б номер твоего стрекотуна записал и первому секретарю обкома партии на стол. Па‑анятно?
— Ага, — сразу успокоился вертолетчик. — А то мне начальство голову отвернет за эту посадку. Последнее предупреждение уже получил.
— Ничего. Если что — трасса возьмет тебя на поруки.
— Нужна мне твоя защита, как петуху костыль, — отмахнулся вертолетчик. — Где раненый?
— В машине.
— Бегом! — потребовал вертолетчик. — Световой день на исходе. Если засветло не успеем, куковать в поле будем.
Рот у вертолетчика был щербатым, улыбчивым. Старенков сорвался с места, помчался к зимнику, вертолетчик следом, цепляясь руками за воздух, ахая и стеная от напряжения. Старенков добрался до «Урала», повис на рукоятке дверцы, загнанно сипя, схватывая ртом морозный воздух. Борода и волосы его были седыми от инея.
— Д-давай, Рогов. Осторожно только. Больно ведь!
Костылева понесли головой вперед, кряхтя от натуги, — неуправляемое, беспамятное тело шофера было тяжелым, к тому же Рогов, как оказалось, панически боялся крови.
— Ноги не заденьте за что-нибудь, ноги! — закричал Старенков. — Поднимай ноги!
— Не поморозился бы, — поморщился вертолетчик, — пока до вертолета донесем, обмерзнуть может.
— Под трубу он попал, видишь? Шофер это, Костылев. Плеть, зараза, срубила крючки упора и врезала по кабине, когда он ехал. А потом на ноги рухнула.
— Несчастливая звезда у парня.
— Это мы еще посмотрим, счастливая или несчастная, — проговорил Старенков, ожесточаясь. — Главное, кости были б целы, а мясо нарастет.
— Крови вон сколько.
— Кровь оттого, что сердце здоровое. Потому и много.
Они шли по пробитому следу, цепко держа на руках неподвижное тело водителя, бултыхаясь из одной снеговой промоины в другую, матерясь и сопя. Вертолетчик на ходу поторапливал:
— Скорее, ребята, скорее! Световое время на пределе, ребята. Скорее!
— Слушай, пилот, — Старенков выгнул голову, потерся подбородком о дырку в плече. — Где ближайшая больница?
— В Зеренове. Туда закинем. Там заночевать придется.
— Насчет оплаты не сомневайся. Трасса и ночевку оплатит.
— Ненужно, — просто отозвался вертолетчик.
— А Зереново — эт‑то хорошо! Он, — Старенков помедлил, посмотрел на бескровное лицо Костылева с утончившимися пергаментными ноздрями, восковостью лба, густыми тенями в глазницах. Рот с выбеленным болью языком, на котором пузырилась то ли слюна, то ли намерзь, был приоткрыт. — Он был недавно в Зеренове, газовую аварию ликвидировал.
— Да? — оживился вертолетчик. — Про то я знаю. В областной газете заметка была. Я читал.
— До нас не дошла еще газета. — Старенков закряхтел, выбираясь из выбоины.
— Хорошо сработали ребята. Грыжу какую-то изобрели, впервые в практике ликвидации аварий.
Вертолетный бок навис над ними, холодный, трясущийся от моторной дрожи, нутряной провал трюма был чужим, эта враждебность покоробила Рогова, он зажмурил глаза, словно перед ним возникло наваждение.
— Осторожно, ребята, — предупредил вертолетчик.
В проеме показался еще один пилот, спокойный седой человек; присел на корточки, вытянул руки, подхватил Костылева под мышки, помог втянуть в трюм.
— Я с вами! — выкрикнул Старенков, словно предупреждая возражения пилотов, но возражать никто не собирался, наоборот, седой как-то удивленно, даже странно посмотрел на него, потом холодно усмехнулся. Рогов засуетился, обрывая пуговицы на своем тулупе.
— Подожди, бригадир! Одежку вот возьми, — он наконец распахнул свой ушитый в талии модный тулупец с тусклым замшевым верхом. В таком и на трассу можно ездить, и в городе не стыдно показаться.
Швырнул тулупец в трюм, вскинул руку с плотно сведенными в кулак пальцами — приветствие времен войны с франкистами в Испании. Старенков отмахнулся, скрылся в глуби трюма, где на извлеченных из хвоста носилках лежал беспамятный Костылев.