Разогрел стык, держа рогульку под наклоном, оплавил ровным длинным канальчиком, сверху залил металлом. Закончил варить, когда в усах остался короткий, с приплюснутым пятачком обмягченного металла штырек.
— Все! — сказал он, поднялся с ящика.
Шов, он у всякого творца свой рисунок имеет. Каждый варит, будто ручкой пишет. И каждый по-разному: один строчку кляксами украшает, другой чистенький почерк имеет, один накладывает металл слева, другой — справа, третий — сверху. Костылевский шов был спокойным, с хорошим проваром.
— Вот те раз! — воскликнул кто-то не без удивления.
Пришаркал Вдовин, почесал полуголый, с редкими кудельками растительности затылок, поглядел на Костылева вприщур, и тот уловил в его быстром трезвом взгляде что-то причастное к обману и одновременно нежное, неожиданно мягкое, полное надежды.
— Не-а, — подув в нос, сказал Вдовин, сдвинул шапку на нос, зыркнул лукаво. — Я лучше не сумею.
Старенков запустил руку в бороду, ожесточенно потрепал ее. Смятение, потерянность, жалость крылись в этом ожесточении.
— Па-анятно. Слушай, Вань, а техбез ты знаешь?
— Технику безопасности?
— Ее, грешную.
— Спрашивай.
— Что должен сделать подводный сварщик перед началом работ?
— Должен детально изучить место, вернее, кусок реки, где ему придется варить. Если скорость течения больше одного метра в секунду, то это место надо оградить щитами.
— М-да. Вот тебе и се лави. Точно. Давай-ка пункт второй. Что делает сварщик, если на поверхности воды разлит бензин, керосин, нефть? Словом, что-нибудь этакое, что от одной спички пыхнуть может?
— Побойся бога, сейчас же лед.
— Твое дело — отвечать.
— Нечего делать. Должен нырнуть в воду, перекрестившись, а резак зажигать только под водой, на глубине.
— Ладно. Готовьсь! — проговорил Старенков, направился к дощатому командирскому сарайчику, напрямую, в обход тропки. Плечи его были опущены, спина трудно напряжена, ноги оскользались в вязком сочащемся снегу. Дважды он чуть не упал, но продолжал упрямо продираться по крутизне, не оглядываясь, двигаясь медленно и тяжело.
Костылев ступил на мокрую, размочаленную обшивку дюкера, боком сдвинулся по ней, волоча за собой шланги, всхлипывая и морщась от дрожи в ногах, ощущая неприятную запотелость груди под толстым колючим свитером, сковывающую тяжесть водолазного комбинезона, прилипшую к животу огрузность свинцовых медалей — специальных утяжелителей, без которых водолаз всплывет наверх, как яичная скорлупка. Он посмотрел сквозь туманно отмокревшее стекло шлема на берег, на длинную шеренгу людей, безмолвно жестикулирующую, открывающую рты, и его неприятно поразила замороженность звуков — до него не доходило ничто, кроме хрипа собственного дыхания.
Медноносым ботинком, в котором отразился свет скатывающегося к горизонту солнца, он проломил ледок, сковавший полынью, подтянул к себе упрямые, мускульно сопротивляющиеся шланги, неуклюже нащупал свинцовой подошвой сучок на бортовине дюкера, нашел, постоял, примеряясь сделать следующий шаг, увидел деревянную пластинку лестницы, привязанную к двум веревкам, обрадовался ей. Зная, что в воде ему двигаться будет куда легче, шагнул смелее, глядя, как шевелятся угрями выползающие из черной полупрозрачной воды шланги водолаза — того, с глазами, сведенными к переносице, ушедшего первым. Зацепился носком бахила за пластину, оперся на нее. Сдул с верхней, обметанной потом губы соленые едкие капли, пошевелил головой, ткнул затылком в кнопку стравливателя. Нажал, услышал шипение. Работает.
Держась руками за бортовину дюкера, спустился на вторую ступеньку, потом на третью. Погрузился в воду, пустив долгую бурлящую струю, проверил, хорошо ли подается воздух. Хорошо. Ему показалось, что он даже чувствует, языком, небом ощущает запах вечерних сосен, хвои, опадающей в снег, смолы, напластовывавшейся в иззубринах стволов, в грибовидных кряжинах, чует костерный щелк, дым. А костры на берегу как зажгли, так и не тушили. Снег вокруг них вытаял, даже прошлогодние зеленые ростки клюквы начали распрямляться, обманутые костерным теплом. Клюковку заметили, накрыли стаканом, чтобы не затоптал кто нечаянно.
— Иван, как настроение? — услышал он совсем рядом оглушающе громкий, совершенно неискаженный голос Старенкова.
Вздрогнул, ответил не сразу. Это насторожило бригадира.
— Может, тебе вернуться? А? Слышишь меня? Что за черт!