— Вы же не захотели знать, Александр Александрович. Я вам докладывал.
— Как так не захотел? Берчанов! Я те что, зять, дядюшка родный, чтоб со мной так разговаривать? Не забывайся! — Горюнов вскипел, слова вылетали из него, как горох из сухих стручков, но Берчанов уже держал трубку в вытянутой руке — далеко от уха и, усмехаясь, смотрел в окно. В трубке что-то клекотало, пищало, ухало, трещало, щелкало, сипело, зудело, басило, свистело, скрипело, ахало, шипело, охало, — да, Горюнов выдавал очередную нотацию темпераментно, с нажимом, с громом и молниями. Когда громы стихли, спокойный Берчанов вновь приложил трубку к уху. Горюнов шумно дышал, слышались какие-то хлюпающие глуховатые звуки — видно, пил воду из стакана. Отдышавшись, начальник сплавуправления предупредил:
— Ну смотри, Берчанов! Допрыгаешься, достроишься! Переведем тебя из главных в начальники сплава. Тем более у тебя начсплава некрепкий какой-то... Ну смотри, Берчанов!
— Я понимаю ваше справедливое возмущение, Александр Александрович, — бесстрастно и очень уж деревянными словами начал Берчанов. Это у него была своеобразная защитная реакция — выставлять заслон из деревянных слов. — Да, я допустил некоторую партизанщину в своих действиях. Но наверное, вы на моем месте поступили бы точно так же.
Горюнов слушал, не перебивая: в эти минуты Горюнову предстояло, что называется, определиться — защищать Берчанова перед «Трифоновым из Москвы» или не защищать.
— Мне же нужны теплые цеха. У меня ж из холодных цехов половина народа на завод высоковольтной аппаратуры ушла. Там ведь заработки не хуже, чем у нас.
— Это я знаю, — примирительным тоном бросил Горюнов, — об этом мне не рассказывай.
— Поэтому и начали мы строить два утепленных цеха.
— Кирпич где взяли?
— Совхоз один, он тут неподалеку располагается, имеет свой кирпичный завод. Простенький, примитивный, но все-таки завод. Договорились с руководством, сырье и производство совхозные, люди — наши. Кирпич — пятьдесят на пятьдесят.
— Пополам, значит?
— Пополам.
— Выговор получить хочешь?
— Пусть будет выговор. Лишь бы теплые цеха...
— В горкоме партии советовался?
— Да.
— Ну и как?
— Поддерживают.
— Что ж ты сразу не сказал?
«Ну вот, — расслабляясь, с сырой тяжестью подумал Берчанов, — теперь будет давать советы, как и что лучше сделать». Он опять отвел трубку в сторону. Нельзя сказать, чтобы Берчанов не любил своего высокого начальника, нет. Он часто расценивал поступки Горюнова как правильные — наверное, он и сам во многих пиковых ситуациях поступал бы так же, как поступает Горюнов. Но было и другое: Горюнов не знал сплава, не нюхал его; он видел, как толкачи ведут плоты, только из каюты своего «адмиральского» катера. Там, где надо было подбодрить, поддержать людей, даже если они проигрывали бой с рекой и упускали, допустим, плот, Горюнов устраивал разносы. Хотя прекрасно понимал в те минуты, что разносами делу не поможешь, не спасешь древесину. Разносы надо устраивать позже. А потом, что за необузданное, дурное правило — кричать на подчиненных? Кричать, если уж на то пошло, можно на начальника, на подчиненных же... Это табу, запрет. Берчанов вдруг вспомнил свой разговор с механиком Стрюковым, усмехнулся с холодной жесткостью: на Стрюкова он, еще бы немного, еще бы чуть-чуть, и тоже прикрикнул... «Ладно, Стрюков Стрюковым, а вот твой начальничек-то, Горюнов-то, не любит сплав, не любит. И должность он занял по инерции: пришел армейский отставник, попросил в обкоме дать дело; было свободное кресло — посадили. Оказывается, не на место посадили. С таким же успехом он мог возглавить школу кулинаров, родильный дом, мастерскую по штопке белья, овощную палатку, лодочную станцию, секцию юннатов в городском Дворце пионеров — что ему б ни дали, то бы он и взял».
Берчанов вновь притиснул трубку к уху. И вовремя.
— Ты меня понял? — спросил Горюнов.
— Понял, — ответил главный инженер.
— Поступай, как я сказал, и будь готов. Завтра приедем.
— Я готов. До встречи, — сказал Берчанов.
Аппарат зазвенел сухо, отключаясь, и кабинет вновь заполнила тишина, тяжелая, густая, серьезная и немного тягостная в этой своей серьезности. Берчанов разогнул сведенную от долгого сидения ногу, покрутил головой от слеповатых нерезких проколов, пытавшихся поразить мякоть мышц, начал думать об утеплении цехов, за которое люди ему спасибо скажут. Тут все ясно как божий день — пока он не построит теплых цехов, от него будет уходить народ. В деревянных, насквозь промораживаемых зимней стужей помещениях много не наработаешь, а если и наработаешь, то потом ревматизмами, костными болями до конца дней своих расплачиваться придется. Ведь все время на открытом воздухе, на морозе, на ветру, в непросыхаемой, негнущейся одежде... Ой как нужны теплые цеха! Скрипнула дверь, в проеме показалась Зиночка.