— Дела, мужики, хреновые.
— Говори яснее, — потребовал Вдовин.
— Где уж яснее, — Уно дохнул паром. — Скважину нам в короткий срок не задавить. Сложно. И поселок дальше морозить нельзя, за это нас по голове не погладят.
— А если погладят, то так, что зубы выскочат.
— В двух километрах от аварийной скважины есть еще одна. На консервации стоит. Ее надо срочно освоить, перебросить в поселок шлейф, пустить газ. Иначе детишек из Зеренова эвакуировать придется.
— Уно, как быть, если на поселок опять газ с аварийной скважины пойдет?
— Предусмотрено и это. В аэропорту возьмем реактивную установку, будем отгонять газ. А потом, скважина за ночь немного поутихла. Гидратная пробка образовалась. Как селедочный хвост в глотке.
— Па-анятно.
— Но... Скважина сильная, в устье давление около ста атмосфер. Пробку как дважды два выплюнуть может.
— Сбитую колонну совсем срезать будем? Или поднимем и хомут на пробой поставим, а? — не унимался Вдовин.
— Ах, Контий Вилат, Контий Вилат, Коньячок ты наш. — Уно потер озябшие руки. — Значит, хомут твой как пластырь на порез? Хомут уже готовят. Все, мужики! К скважине!
Выскочили из избенки под всполошный вой ветра, гнавшего по снегу колкую поземку, небо было чистым, облака утянуло кверху. У скважины толпилось довольно много незнакомого люда — наверное, местные, поселковцы.
— Как, братва? — издали закричал Вдовин. — Хомутино готов?
Кто-то — не разглядеть кто, ветер высекал искры из глаз, обволакивал слезами — отозвался хмуро:
— Готов, поперек ему в дышло.
— В дышло не принимается.
— Посидишь неделю на мерзлых консервах — не так заговоришь.
— Пробку не вышибло?
— Не. Сидит тычок.
— А кто шлейф от запаски тянуть будет? — Вдовин подбежал к Уно, нырнул ему под локоть, стараясь заглянуть в лицо. — Они или мы?
— Местные будут тянуть. Нам надо эту скважину на ноги ставить.
— Ясно-ть.
— Осторожно, мужики, — предупредил Уно, — кабы скважина не плюнула! Давление-то сотня! На такой струе стоять можно.
— Фонтанирует, сука, — угрюмо пробасил один из поселковцев, мужик с колючими проволочными усами, похожий на таракана.
— Бульдозер прислали?
— Я с бульдозера. Здесь машина, — отозвался угрюмый, — за будкой стоит.
— Движка что-то не слышу.
— Ветер из ушей звук выдувает, вот и не слышишь.
— Искрогасители на выхлопе стоят?
— Стоят.
— Движок задраен?
— Запакован.
— Значит, так. Надо вышку в сторону оттащить. Подцепишь канатом и отволокешь.
— Ну. А далее?
— Дальше скважину очищать будем.
Поваленную вышку зацепили удавкой троса, накинули другой конец на бульдозерный крюк, сам бульдозер, понемногу газуя и пыхая разреженным дымком, сполз на лед Сосьвы, трос натянулся, запел, раскручиваясь и пружиня, гнутые переплетины вышки затрещали, но сама вышка не стронулась ни на миллиметр.
— Примерзла, собака, — сплюнул Уно. — А потом, этот деятель по газам вдарить боится, думает, что в воздух взлетит. Да не взлетишь ты, не дрейфь! — проорал он угрюмому. — Газуй!
Угрюмый, похоже, услышал, трос заскрипел, задзенькал тоненько, но вышка с места не сдвинулась, она намертво вмерзла в снег. Казалось, не было такой силы, которая могла бы отодрать ее от земли.
— Неужто одной машиной не совладаем? Быть того не может. Второго трактора ждать долго. Время идет... Идет время! Каждая минута на счету! — в запале выкрикнул Уно, хрястнул кулаком по поле тулупа. Взвыл ветер, шибанул в лицо мерзлым и колким, как стекло, снежным крошевом. Все разом подняли воротники.
— Вот гад, счас повернет, опять погонит газ на поселок, — проговорил Вдовин.
— Сейчас не страшно, скважина молчит. Хуже, когда она заговорит. Тогда — да-а.
— Газуй! — прокричал Уно.
— Слушай, Уно, — притиснулся к нему Костылев, — трусит он, бульдозерист этот. Баба небось, детишки. Ничего у него не выйдет. Дай я!
Уно посмотрел на Костылева, прикрывшись от ветра лохматым, со свалявшейся в кудельки шерстью воротником, что-то горестное и обиженное почудилось Костылеву в его взгляде. А может, не почудилось, может, так оно и было на самом деле? Еще он уловил жалость и ободрение.
Неожиданно холод ожег Костылева изнутри. Он сглотнул слюну. Неужели Уно боится за него? Боится потому, что не верит? Ему, Ивану Костылеву? Был грех — в аэропорту слабаком оказался, снегом чуть не засыпало.
Поиграл желваками. Нет, он не слабак, он еще докажет, что не из робкого десятка.
— Чего молчишь? — спросил Костылев. — Не веришь мне, что ли? А? Ну это... После случая в аэропорту? Осечка тогда произошла. С кем осечек не бывает? Прокол на десять минут. Как у шофера в водительских правах. Бывает ведь, а?