Бездвижное ночное лежание вознаграждалось удовольствиями — не бог весть какими, зато разнообразными. Разумеется, то были сплошь банальные удовольствия: откинуть одеяло, взять стакан с водой, осторожно поднести его к Нининым губам, — но все они представляли собой маленькие чудеса координации, тем более удивительные, что желания, стоявшие за ними, были самыми элементарными. Затем следовало вставание с кровати, когда одно-единственное обманчиво плавное движение упершейся в край матраса руки заставляло все Нинино тело — словно поплавок на волнах — качнуться вперед, выпрямиться и затем утвердиться в вертикальном положении посреди спальни.
Сегодня, встав с кровати, Нина что-то сказала, а может, просто невольно пожаловалась на жизнь. Сказанные Ниной слова не были обращены ни к руке, ни к какому-либо другому живому существу, поскольку в настоящее время Нина жила одна. Протест выражался в терминах, которыми обычно описывается половая активность, но тем не менее никакого прямого отношения к сексу не имел. Зато имел самое прямое отношение к нежеланию Нины идти на фабрику.
Рука Нины отвела хозяйку в туалетную комнату, помогла ей усесться на унитаз, а затем и подтереться. Прежде руке приходилось также наполнять ванну, а затем производить целый ряд сложных манипуляций с кранами, флаконами шампуня и мылом. Покрытая белой пеной, рука шустро скользила по всей поверхности Нининого тела, выписывая на нем зигзаги. Но с тех пор как Нина начала работать на фабрике, времени на ванну не хватало.
Чувства Нины часто были полной загадкой для ее руки. Рука мучительно пыталась понять, почему, например, слезы можно вытирать где угодно, а мочу — только в специальной кафельной комнатке с зеркалом. Кроме того, Нинины переживания часто не имели видимой связи с тем, к чему в настоящий момент прикасалась ее рука; кроме физического мира Нина, судя по всему, воспринимала еще и какой-то другой, который рука не могла ни потрогать, ни оттолкнуть.
Несмотря на все эти загадки из области сверхъестественного, задача руки оставалась предельно ясной: обеспечивать связь между Ниной и миром реальных вещей.
Одевая Нину, рука каждое утро после пробуждения вновь сталкивалась с фактом существования другой руки, той, которую Нина называла левой и которая жила на противоположной стороне Нининого тела. Во всех отношениях, за исключением порядка пальцев, она выглядела как родная сестра правой. Обычно рука охотно и эффективно сотрудничала со своей напарницей в тех случаях, когда этого требовала поставленная задача, и надо сказать, что, когда они работали вместе, это напоминало какой-то хитроумный и изысканный балет, но все же сходство танцоров в данной ситуации скорее тревожило, чем успокаивало: со стороны часто казалось, что одна из рук пытается изловчиться и занять место другой. Впрочем, правая рука Нины постоянно чувствовала, что у нее имеется некоторое преимущество перед соперницей, и при любой возможности стремилась справляться с заданием самостоятельно. Короче говоря, особенной приязни между руками не наблюдалось, и в тех редких случаях, когда одной приказывали обхватить другую безо всякой практической надобности, руки ложились на колени к хозяйке и лежали там неподвижно, испытывая явную неловкость.
Однако, когда приходило время взяться за работу, руки прекрасно дополняли друг друга, словно две сестры-близняшки, которые ловко делают общее дело, никогда не вспоминая вслух о своей близости в материнской утробе, но ощущая ее всем своим существом. Именно так в настоящий момент обе руки натягивали на Нину одежду, ныряя вниз, а затем взмывая вверх, словно пара ловких акробатов. Одевание Нины не представляло никаких трудностей: она была худой, плоской и предпочитала самую простую одежду. Застегивая на Нине бюстгальтер, пальцы двух рук встретились и соприкоснулись коротко обстриженными ногтями, но через какое-то мгновение их совместная работа была завершена, и они снова обрели независимость, после чего у правой руки, как обычно, осталось лишь смутное воспоминание о существовании ее родственницы.
Отношения между рукой и самой Ниной были еще более запутанными. Рука не могла бы с ходу ответить на такие неделикатные вопросы, как «Кто из вас двоих главный?» или «Кто и кому отдает приказы?». С этим дело обстояло примерно так: попробуйте погладить кошку против шерсти, и шерсть вздыбится, станет колючей, но через мгновение снова обретет гладкость и блеск, поскольку генетически на это запрограммирована. Порой Нина заставляла свою руку поднимать крышку с кипящей кастрюли или брать розу за колючий стебель, и тогда рука возмущалась, но ее протесты глохли в вакууме, отделяющем мысль от действия. Однако случались и противоположные ситуации, когда Нина, пошатнувшись в резко затормозившем автобусе, с удивлением обнаруживала, что ее рука уже успела схватиться за металлическую штангу, или же когда, едва почувствовав зуд, сознавала, что рука уже чешет место комариного укуса. Взаимопонимание Нины и руки было слишком подлинным, чтобы его мог разрушить один-другой порез или обожженный палец; вместе Нина и рука составляли единое, практически неделимое существо.