А тут еще кто-то тихонько сказал:
— Не может быть, чтобы листья так подорожали. В соседних деревнях, слыхать, червячки не очень уродились.
Старик узнал голос Лю-бао и совсем успокоился.
Лю-бао и А-до стояли рядом, у одной корзины, так близко, что казалось, они касаются друг друга. Неожиданно рука, скрытая под веткой,[30] ущипнула Лю-бао за бедро. Девушка знала, чья это рука, — но ни слова не сказала, даже не улыбнулась. Но когда ей погладили грудь, она вскрикнула и невольно отпрянула.
— Что случилось? — спросила Сы данян.
Кровь бросилась в лицо Лю-бао. Она украдкой взглянула на А-до, опустила голову и снова принялась за работу, сказав:
— Да ничего. Наверно, волосатая гусеница укусила. А-до закусил губу и усмехнулся. Уже полмесяца он голодал, недосыпал, стал совсем тощим, но духом не падал. Он вообще никогда не унывал, чего нельзя было сказать об его отце. Он был уверен, что даже самый обильный урожай коконов или риса не избавит семью от долгов, не поможет ей вернуть землю, а усердием и бережливостью жизнь не улучшишь, только горб наживешь. И все же трудился А-до с охотой, это было ему, пожалуй, так же приятно, как заигрывать с Лю-бао.
Утром старик отправился в город раздобыть денег на тутовые листья. Перед отъездом он долго говорил со снохой и решил заложить часть земли, обсаженной тутовником, которая давала пятнадцать даней листьев; это было последним достоянием семьи.
Пока первые десять даней из привезенных стариком тридцати принесли в червоводню, разжиревшие шелкопряды целых полчаса голодали. Сы не могла без жалости смотреть, как, высунув свои маленькие хоботки, они двигали головками в поисках корма. Шелкопряды накинулись на листья и так зашуршали челюстями, что люди едва различали собственные голоса. Решета быстро пустели, и на них каждый раз настилали новый толстый слой листьев. Еще два дня каторжного труда, а там начнется «подъем» гусениц. И крестьяне, напрягая последние силы, самозабвенно работали.
Уже трое суток А-до не смыкал глаз, но усталости не чувствовал. До рассвета он караулил шелкопрядов, чтобы отец и золовка хоть немного поспали. Высоко в небе стояла полная луна, было свежо, и червоводня обогревалась маленькой жаровней. Ко второй страже[31] А-до дважды настелил червячкам листьев и теперь, сидя на корточках возле жаровни, слушал, как они шуршат челюстями. Так, сидя, и задремал. Вдруг ему показалось, что скрипнула калитка. Он открыл глаза, но они тут же закрылись. «Ca… ca… са…» — шуршали шелкопряды, но к этому звуку примешивался и другой. Парень качнулся, стукнулся головой о колено, окончательно проснулся и тут явственно услышал, как зашелестела тростниковая циновка над входом в червоводню. Мелькнула чья-то тень. А-до вскочил на ноги и выбежал во двор. В ярком свете луны видно было, как кто-то мчится со всех ног через рисовое поле к речушке. А-до бросился следом, догнал и повалил беглеца и, убежденный, что поймал воришку, даже не стал его разглядывать.
— Убей меня, А-до! Я в обиде не буду, только никому ничего не говори!
У парня волосы встали дыбом. Он узнал голос и в лунном свете разглядел совершенно плоское, бледное лицо Хэ-хуа. Крошечные свиные глазки, не мигая, бесстрашно смотрели на него.
— Что ты стащила? — спросил А-до, переведя дух.
— Ваши «сокровища».
— Где они?
— Выбросила в речку!
А-до побледнел. Теперь он понял, что эта женщина против них замыслила зло — хотела сгубить их «бесценных червячков».
— Да ты и вправду змея! Разве мы с твоей семьей враждуем?
— А то нет? Враги вы нам, враги! Вам повезло, а нам нет — черви вылупились слабые. Но зла-то мы никому не сделали. Зачем же вы меня Звездой Белого Тигра обзываете? А как завидите — рожу воротите. Презираете!
Женщина поднялась. А-до в упор взглянул на ее искаженное злобой лицо и сказал:
— Ладно, иди! Нечего мне с тобой связываться!
Не оглядываясь, А-до побежал к дому и кинулся в червоводню. «Сокровища» были целы и невредимы. А-до совсем расхотелось спать. Он не питал к Хэ-хуа ни ненависти, ни жалости. Но слова женщины заставили его призадуматься. Не так люди друг к другу относятся, как надо, а отчего — этого он не мог понять. Но через минуту А-до уже обо всем забыл и не мог наглядеться на «бесценных шелкопрядов». Здоровые и крепкие, они без устали, словно завороженные, поглощали свои листья.
Остаток ночи прошел спокойно. Едва рассвело, в червоводню пришли отец с золовкой. Они вытащили несколько гусениц, которые уже стали меньше и прозрачнее, и принялись разглядывать их на свет, пытаясь определить, скоро ли те начнут ползти вверх. При одной мысли об этом сердце у них начинало прыгать от радости. Только выглянуло из-за гор солнце, Сы пошла к речке набрать воды и тут встретила взволнованную Лю-бао, которая ей сказала:
30
Обычно крестьяне при сборе тутовых листьев не срывают их с деревьев, а срубают вместе с ветками.
31
В старом Китае существовало деление вечернего и ночного времени по смене страж (караулов) у городских ворот. Вторая стража — время с девяти до одиннадцати часов вечера.