— Я так говорю потому, что уж в петухах-то разбираюсь. Я знаете кто такой?
Крестьяне молчали, затаив дыхание.
— Сказать, кто я такой?…
Что бы им такое сказать? Хосе Габино перебирал в памяти имена специалистов по бойцовым петухам, которых знал сам или о которых слышал. Имена. Лица людей в блузах. Петухи, привязанные к колышкам. Петухи в деревянных клетках. Запах курятника.
— Я… Я был… я растил петухов генерала Портанюэло. Не слыхали о таком? Вот у кого настоящие бои бывали. Самых породистых петушков ему присылали со всех концов земли. А генерал выбирал лучших. Как сейчас его вижу. «Хосе — а я-то в этом деле мастак, — если, говорит, тебе петушок не понравится, не возьму». Ну, я смотрю, шпоры щупаю, клюв, гляжу, перья какие, потом с другим его стравливаю. А генерал рядом со мною стоит, и сразу ему понятно, что я думаю, и говорит тут же либо «к нам его», либо «прочь его».
Они шли рядом по дороге. Хосе Габино совсем разошелся, кричал, размахивал руками. Крестьяне удивлялись — что за человек чудной? Одет в грязные лохмотья, на лицо поглядеть — не то больной, не то пьяница. А петух у него такой роскошный.
— Подумать только, мне еще будут объяснять, что такое настоящий бойцовый петух. Как же, очень мне надо идти с этим петушком в Гарабиталь, чтоб их выручать, этих жалких людишек, там ведь такой народ — выпустит паршивого цыпленка, поставит двадцать песо, а сам весь трясется. Не хочу я на бои ходить. Петушков все равно выращиваю, так просто. Дарю друзьям. Нынче, я уже вам говорил, этого вот куме несу. Для ее курочек.
— Жалко ведь, — робко сказал крестьянин, несший мешок с петухом. — С таким петушком можно хорошие денежки заработать.
И оглядел Хосе Габино. Хосе тоже бросил взгляд на свои рваные, выцветшие штаны.
— А мне деньги ни к чему, понятно? Чтоб я сдох, хоть тысячу песо мне предложите, не надо мне. Разные бывают у людей привычки, вот в чем дело. Не люблю я свое богатство напоказ выставлять. Чтоб людям в нос тыкать, сколько у меня денег. Не нравится мне это. А случится, надо большой куш сразу отвалить, и я пожалуйста, я тут как тут.
Дорога огибала гору. За поворотом показался Гарабиталь. Желтели соломенные крыши, темнели черепичные, торчала грязно-белая колокольня в черных подтеках от прошедших дождей. Неподалеку, у края дороги, толпились перед соломенным навесом люди.
— Вот они бои-то, — сказал один из крестьян. — Пошли бы вы с нами, может, и надумаете своего петуха выпустить.
Только теперь Хосе Габино заметил, где очутился, вспомнил, что собирался делать. Он же шел к реке, зажарить петуха. А здесь нельзя, слишком много народу. Вернуться надо, поискать местечко поукромнее.
— Ах, черт возьми! Смотрите, до чего я заговорился, вон куда зашел. А я ведь к куме иду. Я всегда так, чуть о петухах зайдет речь, совсем голову теряю. Говорю, говорю, остановиться не могу.
— Не уходите. Пойдемте с нами. Хоть посмотрите…
«Уходи, Хосе Габино. Что тебе здесь делать? Кто поставит на твоего петуха, все же тебя знают. Только увидят его, сразу смекнут, что краденый. И обязательно выскочит откуда-нибудь мальчишка и закричит: „Хосе Габино — вор куриный!“»
— Пойдемте, — настаивал крестьянин. — Может, подвернется подходящий случай, вы и выпустите своего петуха. Стариной тряхнете.
— Вот как раз этого-то я и боюсь, понимаете ли. Я себя знаю. Как увлекусь, совсем голову теряю, себя не помню. Нет уж. Я лучше пойду.
Уже совсем близко слышались возгласы болельщиков. Они сливались в единый гул, он окутывал все вокруг, стоял в воздухе, будто столб дыма, над тесно сдвинутыми головами, над взлетающими в бурном порыве руками. Хосе Габино подходил все ближе. Узел с петухом он держал под мышкой. Рядом возник чей-то широко открытый вопящий рот:
— Бей, петушок! Давай! Бей, петушок! Давай! Бей, петушок! Давай!
Еще и еще кричащие рты, голоса, вскинутые над толпой руки.
— Десять раз по пять песо!
— Даю.
— Десять раз по пять!
— Даю.
Со всех сторон вздымались руки с вытянутыми двумя пальцами. Внизу, словно тени от ветвей, плясали, бились два окровавленных петуха.
— Рыжий берет!
— Рыжий берет! — повторил Хосе Габино, обращаясь к соседу.
Мелькали бледные лапы, шпоры вонзались в окровавленную грудь. Хосе Габино глядел через головы.
«Рыжий берет. Здорово дерется малыш. Как даст шпорой — насквозь проткнет. Похож. Очень похож на того петуха… На какого петуха, Хосе Габино? На одного из тех, что ты слопал? Уселся на бережку, зажарил и слопал».
Хосе Габино, как все, не сводит глаз с петухов и, как все, волнуется, подпрыгивает, машет руками. Дергается всем телом при каждом ударе. Так же, как человек, что стоит справа от него, как тот, что стоит слева, как тот, что впереди. Болезненно стонет, и стон переходит в крик. Взлетают яростные вопли, сливаются воедино: