— Морская птичка на бережок села.
Матрос глядел удивленно, он не мог понять, как получилось, что он пристал к их компании; потом сказал дружелюбно:
— Меня Камигуан звать, совсем я тут один, с вашего позволения, сеньоры, угощу вас стаканчиком.
Ишь ты, сеньорами называет, славный парнишка, теперь улыбались все, кроме того, что сидел, — он по-прежнему был настроен враждебно. Стали знакомиться, каждый назвал себя, но матрос запомнил только имя сидевшего, тот пробормотал хрипло:
— Педро Ноласко, очень приятно.
— Так выпьем по стаканчику? — снова предложил матрос.
— Отчего ж не выпить, — ответили все дружно.
Трактирщик налил каждому по стакану водки, настоянной на травах.
Одним глотком осушили стаканы.
— Ваше здоровье!
Снова заговорил сидевший:
— А почему вы на суше в такое время? Смотрите, напьетесь, с курса собьетесь.
— А я повеселиться хочу.
Граммофон гремел призывно, упорно, отчаянно, пары выбивали каблуками дробь.
— Повеселиться хочу в хорошей компании.
— А кто тебе тут компания? — вызывающе спросил сидевший. Остальные вступились, стали его уговаривать:
— Все мы тут одна компания, Педро Ноласко. Мужская компания, ну и он с нами тоже, все мы мужчины, все друзья.
Педро Ноласко умолк, но по лицу было видно, что он с трудом сдерживает ярость. Другие тоже молчали, смущенные, и разговор возобновился не сразу. Камигуан немного побледнел.
— Давайте еще выпьем, — предложил он. Опять заказали, опять выпили разом; один направился к двери:
— Пойду нужду справлю, сейчас вернусь.
Матрос двинулся следом:
— И я с тобой.
Пробрались сквозь шумную толпу перед домом, завернули за угол, остановились в темноте под деревом, под колеблющейся массой листвы. Камигуан сказал:
— Не нравится мне этот Педро Ноласко.
— Да, он у нас такой. Всегда кого-нибудь задирает.
— Нынче вот меня задирает. Ну и дождется.
— Не обращай внимания, не связывайся ты с ним. Он, может, уйдет скоро.
— А с чего это он такой?
— Да кто ж его знает? Болтают, будто горец он и вроде там, у себя, убил кого-то, а здесь под чужим именем живет, скрывается.
— Вот сукин сын!
— А ты, Камигуан, опасную штуку затеял, что на берегу-то остался. Воротишься — под арест пойдешь.
Матрос помрачнел, задумался, потом сказал просто:
— Больно уж неохота мне на корабль возвращаться.
— А как же?
— Ха! Дезертирую, и все. Мне матросская служба нравится, да не такая, не военная — то в караул наряжают, то орудия чистить, все время мы в порту стоим. Вот если бы…
— Что — если бы?
— На парусном бы судне служить, вдоль всего побережья пройти. В порты бы заходили, какао грузили, бананы. На реи взбираться, паруса ставить, на палубе спать. Вот это жизнь!
Вернулись в погребок.
— Пошли баб поищем, — предложил тот, что выходил вместе с Камигуаном. Подошли к остальным, Камигуан сказал:
— Здесь нам очень даже уютно, только вот чего не хватает…
Он расстегнул блузу, и все увидели на его груди наколотую красным обнаженную женщину; от движения мускулов женщина словно бы извивалась.
Все громко расхохотались, один лишь Педро Ноласко едва глянул.
— Неплохо бы, только здешних не надо, тут все дешевки. Я знаю таких, что в доме живут.
— Тогда пошли.
Матрос хотел заплатить и вдруг, только теперь, вспомнил, что денег у него нет. Как же это он совсем забыл? Что делать? Как сказать приятелям, чем оправдаться? Они все еще болтали о женщинах.
— Ох ты черт побери! Надо же, какая история получилась. Кончились у меня денежки, все, какие были.
Приятели замолчали в недоумении.
— Видно птичку по полету, — процедил Педро Ноласко с презрением.
Матрос все говорил и говорил, будто не слышал…
— Вот ведь какое дело. Прямо беда. Но ничего. Сейчас пойдем к одной бабе, у нее кое-какие мои деньжонки припрятаны.
Перед глазами маячила та самая женщина, что была вытатуирована красным у него на груди.