Гора, узкие долины, облысевшие холмы — все пожелтело от жажды, только по склону известковой полосою белела дорога. Нигде ни малейшего признака жизни; слабый ветерок, искрящийся свет. Одни лишь тени едва заметно двигались — укорачивались понемногу. Казалось, еще миг, и неминуемо вспыхнет пожар.
Хесусо шагал не спеша, то останавливался, опустив голову, словно цирковая лошадь, то разговаривал сам с собою:
— Господь благословенный! Что станется с бедняками при такой-то засухе. Ни капли дождя, а о прошлом годе какой ливень-то был, река разлилась, поля затопило, мост снесло… Ничего, видать, не поделаешь… То льет без передышки, а то нет да и нет дождя, и все тут…
Он умолк, лениво шагал в пустынной тишине, глядел в землю, и вдруг, ничего еще не увидев, почувствовал — впереди на тропинке что-то странное; поднял глаза, всмотрелся. На тропинке спиной к Хесусо сидел на корточках мальчик, маленький, худенький, пристально разглядывал что-то на земле, весь поглощенный своим занятием. Хесусо подошел неслышно — ребенок его не заметил, — встал позади, глядел сверху, что делает мальчик. По земле, виясь змейкой, текла ниточка мочи, мутная, почти уже задушенная пылью, несла несколько крошечных соломинок. Мальчик держал в замусленных пальцах муравья; бросил его в ручеек.
— Плотину прорвало… река прибывает… брууум… брууум… бруууууум… А все — бежать… и дом дядюшки Жабы снесло… и ферму тетушки Саранчи… и все большие деревья… раааз… брууууум… и тетю Муравьиху унесло…
Почувствовав взгляд Хесусо, мальчик быстро обернулся, испуганно глянул в морщинистое лицо старика, вскочил, разгневанный и смущенный.
Он был тонкий, гибкий; длинные изящные руки и ноги; узкая грудь; одет в тряпье, сквозь дыры виднеется смуглое грязное тело; лицо умное, глаза живые, чуткий острый нос, женственный рот. Старая фетровая шляпа, мягкая от долгого употребления, натянута на уши на манер треуголки; мальчонка похож на какого-то маленького зверька, ловкого и беспокойного.
— Ты откуда, мальчик?
— Оттуда…
— Откуда?
— Оттуда…
Неопределенным жестом вытянул руку, указывая на ближние поля.
— А что делаешь?
— Иду.
Ответ прозвучал высокомерно, властно, и старик удивился.
— Тебя как звать?
— Как в церкви нарекли.
Мальчик отвечал резко, враждебным тоном, и Хесусо досадливо нахмурился. Тогда, решив, видимо, поправить дело, ребенок улыбнулся, доверчиво, ласково.
— Не смей грубить, — начал было старик, но тотчас, обезоруженный улыбкой, сказал мягко: — Ты почему же не отвечаешь?
— А зачем вы спрашиваете? — с непонятным простодушием возразил мальчик.
— Что-то ты хитришь. Может, удрал из отцовского дома?
— Вовсе нет.
Старик задавал свои вопросы, не проявляя ни малейшего любопытства, монотонно, словно выполнял условия какой-то игры.
— Или натворил что-нибудь?
— Вовсе нет.
— Или выгнали тебя за озорство?
— Вовсе нет.
Хесусо почесал в затылке, сказал лукаво;
— А может, просто у тебя пятки зудят, ты и двинулся в путь, так, что ли, бродяжка?
Мальчик не отвечал; прищелкивая языком, принялся притопывать, приплясывать, покачивать бедрами.
— И куда же ты теперь идешь?
— Никуда не иду.
— А чем занимаешься?
— Сами видите.
— Порядочным свинством.
Больше старый Хесусо не нашел что сказать. Молча стояли они друг против друга, и ни один не решался посмотреть другому в глаза. Смущенный этим странным молчанием, не зная, как с ним покончить, старик пошел дальше; он шагал переваливаясь, будто какой-то сказочный зверь, огромный, неуклюжий; и вдруг, полный смятения, понял, что нарочно шагает так, хочет позабавить мальчика.
— Пошли? — спросил старик просто. Мальчик, ничего не ответив, двинулся вслед за ним.
Остановились у дверей дома; Усебия разжигала очаг. Дула изо всех сил на кучку щепок и листков пожелтевшей бумаги.
— Посмотри-ка, Усебия, — робко сказал Хесусо. — Посмотри, кто пришел.
— Угу, — пробурчала она не оборачиваясь и снова принялась дуть. Темные тяжелые руки Хесусо легли на худенькие плечи мальчика, он подтолкнул его, поставил впереди себя, чтобы жена увидала.
— Да посмотри же!
Раздраженная, она резко повернулась да так и застыла, вглядываясь в лицо ребенка слезящимися от дыма глазами.
— А?
Суровое лицо старухи постепенно смягчилось, засияло нежностью.
— Ага. Это кто же?
Мальчик улыбался, Усебия улыбнулась в ответ.