Давно знакомые вещи выглядели празднично, ожили, стали красивыми.
— Вкусный нынче будет завтрак, Усебия?
И услышал ответ столь же непривычный, как и вопрос:
— Вкусный, отец.
Мальчика в доме не было, но оба чувствовали его присутствие, незримое и действенное.
Стояло перед глазами остренькое, полное любопытства личико, и рождались непривычные мысли. С нежностью думали старики о вещах, не имевших для них прежде никакого значения. О маленьких альпаргатах, о деревянных лошадках, о тележках с колесиками из кружочков лимона, о стеклянных шариках.
Общая радость без слов сблизила их, сделала опять молодыми. Будто только что они встретились и мечтают о будущей жизни. Даже имена казались красивыми, было приятно повторять, просто так:
— Xесусо…
— Усебия…
Теперь время не стояло в безнадежном ожидании, оно спешило, бежало, проворное как ручеек.
Стол был уже накрыт, старик поднялся, пошел звать мальчика; тот сидел на земле неподалеку от дома, держал на ладони палочника.
— Касике, завтракать!
Мальчик не слышал; увлеченный, он внимательно разглядывал насекомое, зеленое, тонкое, как прожилка листа. Он не сводил глаз с палочника, ему казалось, что палочник растет, стал совсем большим, такого же роста, как он сам, — огромный зверь, страшный, невиданный. Палочник медленно поворачивался под монотонную песенку мальчика:
Насекомое мерно раздвигало передние лапки, будто и вправду хотело показать размеры своего поля. Песенка все повторялась в лад движениям лапок, палочник казался мальчику все более странным, невиданным, менялся в его воображении, становился неузнаваемым.
— Завтракать идем, Касике.
Мальчик оглянулся, поднялся, усталый, будто возвратился из дальних-дальних стран.
Вошел вслед за стариком в комнату, полную дыма. Усебия накладывала еду на исцарапанные оловянные тарелки. Посреди стола лежал белый маисовый хлеб, черствый, холодный.
Обычно Хесусо большую часть дня бродил по полям и склонам, теперь же, вопреки обыкновению, вернулся на ранчо вскоре после завтрака. Когда возвращался в привычное время, было нетрудно повторять привычные жесты, произносить привычные слова, безошибочно отыскивать то место, где и следует тебе находиться, как плоду, созревшему в свой срок. Но раннее возвращение означало неслыханный переворот всей жизни, и Хесусо вошел в дом растерянный, представляя, как изумится Усебия.
Стараясь не глядеть на нее, он прошел к гамаку, улегся. И нисколько не удивился, услышав, как она объясняет его возвращение:
— Ага! Лень одолела.
Он пытался оправдаться:
— Что там делать-то? Все высохло.
Потом Усебия сказала примирительно, даже ласково:
— Ох как дождь-то нужен. Сейчас бы ливень хороший, да подольше. Господь милосердный!
— Жар так и палит. А на небе ни облачка. Откуда ж дождю быть?
— А кабы дождь, снова можно бы посеять.
— Конечно, можно бы.
— И выручили бы больше, потому у многих все посохло.
— Конечно, больше бы выручили.
— Один бы только разочек дождик полил, сразу весь склон бы зазеленел.
— Мы бы тогда осла купили, очень нам осел нужен. А тебе бы, Усебия, платьев.
Нахлынула нежданная волна нежности, — просто чудо! — старики улыбались друг другу.
— А тебе, Хесусо, пончо купим, хорошее, шерстяное, прочное.
И оба почти одновременно:
— А Касике что?
— Поедем с ним в город, пусть сам выбирает что захочет.
Свет, что вливался в дверь дома, слабел, терял яркость, становился рассеянным, будто уже приближался вечер, на самом же деле прошло совсем немного времени после завтрака. Прохладный ветерок ворвался в душную комнату, стало легче дышать.
Старики почти не разговаривали, изредка лишь перекидывались несколькими словами, пустыми, ничего не значащими, однако постепенно росло, становилось все явственнее что-то новое, вносившее в их души покой, мир, счастливую усталость.
— Темнеет уже, — сказала Усебия, глядя на серый свет, сочившийся в дверь.
— Темнеет, — рассеянно повторил старик.
И вдруг спросил:
— А что Касике весь день делал? Наверное, на участке остался, играет со всякими зверушками. Увидит какую, сейчас остановится и разговаривать начнет, будто с человеком.
Старик замолчал надолго, медленно проплывали в сознании образы, и почему-то возникло решение:
— …так я схожу за ним.
Лениво вылез из гамака, поплелся к двери. Высохший склон был теперь не желтый, а лиловый, свет лился на него из плотных черных туч, покрывавших небо. Под резким ветром звенели сухие листья.