Бычок на привязи
Посвящается Артуро
Небольшой одинокий дом. Когда-то он был белым, но теперь серый от непогод. Помещение, где я сейчас нахожусь, — большое, голое. Уборная, спальня, напоминающая камеру, и грязная кухня. В одной стене окно и открытая дверь, в другой — одно окно. Я сижу на чем-то вроде кровати. На стене против меня висит календарь, с календаря улыбается светловолосая женщина.
На кого-то она похожа, эта блондинка. Глаза у нее чересчур синие, зубы чересчур белые и ровные. Если б такая существовала на самом деле, она не могла бы ни говорить, ни дышать, ни жить. В ней не чувствуется плоти, запаха женского тела. Она — словно мертвая бабочка, приколотая к глянцевитой бумаге, бабочка, которая никогда не была живой. Нина не такая. Нина — сама жизнь, ее очарование. И потом, она не блондинка и глаза у нее совсем другого цвета. Об этой, что на календаре, наверное, мечтает Лоинас. Когда сидит совершенно один вот тут, на кровати, где сейчас сижу я.
Города не видно. Его скрывает гора, голая, каменистая, желтоватая. Из другого окна тоже ничего, кроме части склона, не видно. Иссохшая земля, то тут, то там стеклянным блеском вспыхивает на солнце известняк. Ни дерева, ни травинки.
Вечером, вероятно, можно увидеть огни города, наверное, слышен даже его шум. Вчера я ничего не заметил, не успел. Отблески города, его огней висят в темной пустоте словно искристый туман или светящийся столб дыма. На широких улицах извиваются в судорогах разноцветные огни, льется свет от фонарей, из окон, мелькают то красные, то зеленые вспышки реклам, а в центре — вереницы автомобильных фар, красные огоньки полицейских машин. Большие прожекторы казарм. Фонарь у серого высокого здания тюрьмы. Мигающие огоньки в окнах домишек, разбросанных по склону. Сияющие окна президентского дворца. Свет в портале дома Нины. И не гаснущая до поздней ночи лампа в кабинете Доктора, освещающая потные встревоженные лица. Небо синее, ни одного облачка. Утро, часов, наверное, десять или, может быть, одиннадцать. Я не захватил часы, когда за мной пришли так спешно. Остались на кровати под матрасом, ведь меня разбудили на рассвете. Кто-нибудь нашел их, вероятно, и взял себе. Часы хорошие. Серебряные. Со светящимися цифрами, видными в темноте. Глупо я поступил, что сунул часы под матрас, сейчас они были бы у меня на руке, я знал бы, который час.
А вон два грифа летают, высоко. Словно плывут без всякого усилия по невидимым волнам. Крылья распластаны, лапы вытянуты вдоль хвоста. Медленно кружат, им, наверное, сверху видно все. И крыша дома, и иссохший пустырь вокруг. И конечно, бычок, привязанный к столбу.
Я увидал его сегодня рано утром. Я поднялся, едва лишь рассвело, чуть только стало немного светлеть. Ночь я провел тяжелую, не мог спать по-настоящему. Ворочался, то и дело просыпался, охваченный внезапным страхом. И не сразу вспоминал, где нахожусь. Может, это оттого, что кровать непривычная — жесткая, узкая. Будто на операционном столе лежишь. И потом, я, разумеется, волновался. Прислушивался, всматривался в темноту. Все казалось, будто за мной пришли. Будто меня схватили. Застали врасплох.
На рассвете я вышел из дома. Хозяин еще не вставал. Его зовут Лоинас. Услышав, как я открываю дверь, он сразу же вскочил: «Что такое? Что случилось?» Испугался почему-то. Пришлось объяснить: «Все в порядке, приятель. Просто уже светает, а мне не спится. Хочу пройтись немного, размяться». Он оделся и пошел за мной. Кажется, боялся оставить меня одного.
Лоинас небольшого роста, широкоплечий. Вчера вечером я его не разглядел как следует. Руки у него большие, сильные, не по росту. С толстыми короткими пальцами и вздутыми венами, похожими на червей. Кожа на руках и лице обветренная, красноватая, цвета старого кирпича.
Тут, перед домом, я и увидел бычка. Низко опущенная голова почти вплотную притянута веревкой к столбу. Глаза налиты кровью, язык висит. Бычок вздрагивал кожей, обмахивался хвостом, зад и ноги его были выпачканы навозом. И сам он был навозного цвета, темно-желтый, землистый, такого цвета бывают бездомные собаки. И довольно тощий. Кости торчали на заду, будто крючья. Холощеный, по-видимому давно. Время от времени бычок фыркал, то ли от ярости, то ли от боли, когда мы проходили, повел следом глазами. От фырканья его поднималась с земли пыль. «Он какой масти?» — спросил я, просто чтобы не молчать. Трудно оставаться с человеком с глазу на глаз и не говорить ни слова. «Серый». Серыми бывают кошки, подумал я. А бычок скорее буро-коричневатый, цвета опавших листьев, смоченных дождем.
«Сегодня я его разделаю», — сказал Лоинас; он шел за мной все время, не отставая ни на шаг. Я поглядел на бычка, потом принялся кидать камни. Плоские блестящие камешки летели по кривой, взрезая воздух. Лоинас посмотрел, как я кидаю камешки, потом сказал: «Хуже нет — дожидаться». Я предложил ему тоже бросить, посмотрим, кто дальше, и довольно долго мы этим и занимались, словно двое мальчишек. Слышалось только усиленное кряхтенье да жужжанье летящих камней. Я забросил один очень далеко, Лоинас так не сумел.